Приходской быт, заботы священников о пастве и паствы о священниках освящены традицией многократно. Неужели можно сказать о них что-то прежде не сказанное? Можно. И только потому, что в каждой фразе, отданной, казалось бы, быту, волей-неволей, само собой проступит и Торжество Православия, и святых апостолов Петра и Павла молитвенное поминание, и водосвятие, и Литургия, и посты, и причастия – все праздники и все будни разом.
И тайна, заключённая в них – та, от которой нас так долго отсекали, запугивая тем, что ведёт эта самая тайна в воображаемый тупик для «всякого разумного и современного человека». Тупиком, как вывела история, оказались те утверждения о тупике. И путь, который завёл нас от Бога в такое пустое духовное никуда, о котором не хочется помнить.
Дорога, открытая верующим, бесконечна.
Светлана Рыбакова, чем рассказ вы видели в прошлой нашей «Современной прозе» - лауреат конкурса «Молитва», работник Синодальной библиотеки имени Патриарха Алексия Второго. Она не только прекрасно «знает тему» - она её чувствует.
Потому и каждое слово её прочитывается и угадывается, как давно знакомое и вспоминаемое вновь
Сергей Арутюнов
Глава 1
Низкое, тусклое солнце внезапно запрыгало за окном легковой машины. Хорошей дороге пришел конец, их понесло по раскатанным сельским ухабам. Машина железной жабой, пыля, скакала по кочкам. Казалось, бескрайняя донская степь, с изгородями тополиных посадок, с золотыми полями и задумчивыми коровами, молоденьким жеребёнком, сорвалась с привязи и, радуясь свободе, ликуя, неслась навстречу, высоко подбрасывая коленки.
“Лихой, однако, шофёр. Казакует”, – кувыркалось в Никиной лохматой голове, и душа переполнялась детским восторгом от жизни и благодарностью Богу за все незаслуженные милости.
Прочие пассажиры мирно спали, покачивая головами. На переднем сиденье дремал батюшка Владимир. Рядом с Никитой сидела врубелевская красавица регент Аполлинария, даже во сне сосредоточенная и немного скорбная. Все утомились: сегодня в половине шестого утра венчали две пары.
Его, как приезжего, шокировала местная жизнь. Город неожиданностей. Вчера до двенадцати ночи во дворе теткиного дома залихватски горланили “По Дону гуляет казак молодой…”. Утром новое удивление: в местном храме в половине шестого началось венчание. В столице с разорением дорогих для сердца любого старожила московских дворов сами собой исчезли оригинальные типы, а коренная московская радушность была выселена на спальные задворки. Но в тетушкином городе еще есть чему удивиться и сказать: “Живут же люди”.
После венчания, в семь утра, началась литургия, плавно перешедшая в молебен. А затем – с места в карьер – отправились в станицу. Совсем недавно там в бывшей аптеке устроили церковь. По субботам и воскресеньям правили службу и крестили. В станицу под громким названием «Слава» отец Владимир прихватил с собой Никиту, благословив петь и читать на клиросе. Он немного умел...
Подлетая на заднем сиденье, молодой человек размышлял, как у него замечательно складывается жизнь. Успешно пролетели первый курс университета, паломничество на Валаам, которым он заболел, – перед сном закрывал глаза и видел только волны, сосны и кресты Валаама.
А сегодня радовался, что не отказался приехать в тётушкин южный город. Хорошо сейчас ехать, видеть батюшкину спину, скачущую за окошком степь и выцветшее знойное небо.
Однако ж Никина радость сильно омрачалась: в шоферском зеркальце мелькала его подзагоревшая физиономия. Видеть свое отражение было крайне неприятно. Вот проблема: не растет борода. Сколько ни силился ею обзавестись, тщетно: торчали взлохмаченные клочки, словно меняющееся оперение не то кукушонка, не то цыпленка, несерьезного и растрёпанного. О строгой аскетической наружности сурового монаха мечтать не приходилось. Хотя батюшка почти успокоил его, пообещав, что борода в своё время непременно будет... Но теперь, глядя искоса на дремлющую рядом врубелевскую царевну Лебедь со скорбными бровями, он уже начинал досадовать на висящее впереди, как-то вдруг “окривевшее” зеркало.
Неожиданно машина, перестав скакать, свернула к переезду и через мгновение, переполошив сонливых кур, понеслась по гладкой сельской улице с белыми хатками, с осыпающимся на краю дороги черным тутовником и резко затормозила у бывшей аптеки. С правой стороны свежевыбеленного здания маленькая табличка объявляла сельчанам и всему Божию миру, что отныне здесь открыт храм Святого Иоанна Предтечи, Крестителя Господня: идите и молитесь во искоренение всякого зла и спасение души.
– Приехали, – объявил батюшка. – Бери, Ника, вещи, иди во двор. Полина, вы с матушкой подрясник не забыли положить? Жаль, что Митя приболел. Матушка очень хотела поехать.
Ника вошёл в широкий, заросший травой двор. С крыльца вспорхнула птица странной яркой окраски, уселась на ветку и, склонив головку, посмотрела на него.
– Полина, что это за птичка? У нас таких не бывает.
– Вещи надо носить, – отвечала Полина несколько надменно, посмотрев на него своим иссиня-голубым отрешённым взглядом.
Ника стушевался: от сокурсниц привык слышать другое.
Батюшка, благословив, открыл дверь в кафельную прихожую, которая считалась притвором. За ней ещё дверь, и они очутились на пороге просторной, светлой, кафелем же выложенной комнаты с иконами, арочными колоннами перед алтарем.
– Что, Никита, как тебе наш новый храм?
– Здесь хорошо. У меня такие почему-то всегда ассоциируются с первохристианскими катакомбами. Мне лично нравится. Благодать.
– Ну, иди на клирос.
Справа от алтаря, на клиросе, сосредоточенная Полина собирала книги к всенощной и никак не отреагировала на его появление, а на сообщение, что батюшка благословил и его петь, сказала неопределенное: “А...”
Люди собрались на крещение, переговаривались вполголоса, важно покашливали, дети всхлипывали. Время шло. Крещение кончилось. Ника устал: не привык к плачу младенцев. Батюшка присел отдохнуть, стал рассуждать вслух, будем ли молиться о дожде, или рано, потому что уборочная.
– Моего знакомого священника, – начал он историю, – в прошлом году просили председатели о дожде помолиться. Зерна обещали дать, со стройкой помочь. У него совсем бедная церковь. Поднимать надо. Он помолился. Дождь был. Урожай хороший. В уборочную ни облачка. Все убрали. А как председателям отдавать обещанное – сначала себе зерно возили, потом элеватор закрыли. В общем, ничего не отдали на Церковь. Священник в сердцах и скажи: “На следующий год урожая не ждите”. Так и получилось. Поднялась пшеница по колено, и все... А председателям к священнику уже стыдно идти. У Бога надо прощения просить... – добавил батюшка, задумавшись. – Нам-то молиться о дожде? Аполлинария? – Девушка неопределенно повела плечом. – Бабушки скажут, – сам себе ответил батюшка.
Наконец появились первые прихожанки, те самые бабушки, в белых платочках, с палочками, в новых вельветовых халатах, застегнутых поверх домашней одежды.
– Что, петь будем, дорогие? – задорно спросил батюшка. – Кто у нас лучший в мире устроитель сельских клиросов? Полина, давай, начинай репетицию. “Господи, помилуй” – полегче, распевом. Никита, садись к бабушкам на скамейку распеваться. А я послушаю. Вот так, хорошо, – кивнул отец Владимир.
– Да якись то ж ми пывицы. Талантив не мае, – в голос защебетали бабушки. – Вот Анна, тай же в хоре пэла.
Певучая Анна тут же стала отнекиваться, “шо таких писен она вовсе не спивала и ничего не знамо Божественного”.
– Это очень легко, – неожиданно ласково им в ответ зажурчала Полина.
Ника поразился, сколько скрывалось за ее холодной неприступностью мягкости и задушевности.
– Раньше, в древней Церкви, было положено, чтоб прихожане многие молитвы пели хором. Совместно. У нас здесь нет клироса, но постепенно будем спеваться. Приходите за час до службы, на спевки, кто может. А сейчас попробуем.
– Гос-поди-и, по-ми-и-лу-уй... – пропела она негромко. – Теперь сами.
– Гос-поди, по-ми-лу-уй, – ладненько вторили бабушки.
– Вот и хорошо. На службе я буду делать вам знак. А вы будете петь. Все вместе прославим Бога.
Бабушки дружненько кивали и на всенощной действительно пели воодушевленно. Вся служба протекала неожиданно торжественно в этом на вид убогом храме. Духовная радость наполнила Никиту. Даже суровая Полина, не отводившая глаз от лика Богородицы, невольно улыбалась, слыша его полумальчишеский радостный басок: “Слава в вышних Богу, и на земли мир…”
– Тебе, Господи... Те-бе-е, Гос-по-ди... – задушевно тянули бабушки.
Вечером на веранде, глядящей окнами в степную бесконечность, Ника увлеченно рассказывал отцу Владимиру про Валаамские скиты. Батюшка слушал с детским любопытством. Ника вдруг вспомнил, каким видел его несколько лет назад, только после семинарии, приехавшего с юной матушкой в этот город, в тесный молебный дом вместо церкви. Единственный на весь город. Он тогда сказал проповедь, что непременно построит здесь храм. А вскоре тетушка, ставшая прихожанкой молебного дома, написала, что у них обновились две иконы. Через год – полтора батюшка основал храмы-часовни при поликлинике, богадельне, кладбище и сам везде служил, проповедовал в больницах, школах, училищах. В этот приезд Никита не узнал отца Владимира: он изменился внешне, а глаза стали еще более светлые и добрые.
За неторопливой беседой неслышно подошли ранние южные сумерки и посыпали небо звездным горошком. Встрепенувшаяся от ночной прохлады степь зазвенела цикадами, громкоголосым лягушачьим хором из высыхающего неподалеку болотца, еще какими-то загадочными звуками. Мягкий, теплый ветерок неназойливо ластился к Никитушке. Душу наполнило чувство удивительного покоя, отрешённости от суеты, такое малознакомое закружившемуся в сутолоке горожанину.
Вдруг, словно заглянув в его воспоминания, батюшка перевел разговор:
– Никита, а я помню, как ты приезжал к нам два года назад. Ты школу окончил? Где учишься?
– В университете.
– Университет – это хорошо. А ты службу немного знаешь, книги духовные читал?.. В метро кататься не любишь?.. Валаам – это чудо. А может, ты к нам переберёшься? Алтарником станешь. У нас здесь столько работы. Храм будем строить. Отправим тебя потом в семинарию.
Ника растерялся и молчал.
– Ты подумай, – значительно сказал батюшка и ушел молиться.
Утро разбудило Никиту упрямым мычанием хозяйской коровы, нетерпеливо ожидавшей, когда ее отправят погулять к подружкам. Молодой человек зажмурился, на душе было светло. Надо вставать, в семь утра начнется литургия.
Когда они с отцом Владимиром пришли в храм, Полина уже все приготовила к предстоящему богослужению, поклонилась батюшке и приветливее кивнула в Никину сторону.
Литургию отслужили душа в душу, всем собором. Бабушки тянули: “Гос-по-ди-и, по-ми-лу-уй”. Полина правила этим необычным клиросом. Никита радостно пел. Батюшка благословлял всех миром. “Твоя от Твоих Тебе приносяще о всех и за вся”, – утвердительно неслось из алтаря в самое Небо.
Потом сообща решили: молебен будет просительный о дожде. Когда все отмолилось, отпелось, лампадочки погасли, уезжать не хотелось. Во дворе собирали к завтраку крестьянский стол: парное молоко, жареные, только из речки, окуньки, огурчики, медовые пышки, пирожки, всевозможные компоты. Никита невольно с сарказмом вспомнил столичные молочнопорошковые пакеты по финской лицензии.
Накрывавшие на стол гостеприимные бабушки пожаловались, что станица на них теперь стала показывать пальцем, наблюдает и посмеивается. “Мы гонимыэ”.
Ника стал замечать за собой странность: в разговоре с разными людьми он несознательно подстраивается под речь собеседника. Вот и сейчас взял тон хуторских старушек.
– А это всегда так было, – утешил он их. – Вы же к Богу пошли – это Свет. Не все идут к Нему. Ведь, придя в Церковь, нужно признать, что ты злобный, сплетник, вор, любодей, обжора, пьяница, хвастун и еще кучу всякого. Покаяться, очиститься, чтобы войти достойным в Царствие Божие. Нераскаянных да неисправленных в рай не берут. Они же там перевернут все. Свой характер туда потащат, скандалить начнут, права качать. Нельзя таких пускать в рай. А им не хочется признавать себя грешными, вот они и говорят, что вы сами не лучше, да еще сердиться начинают... Конечно, и в церкви всякий народ. Если человек пошел в храм, то глупо думать, что он сразу ангелом станет. Это надо понимать и снисходить к немощам ближних. Не за чужими грехами подсматривать, а себя видеть без прикрас. Гордиться нечем, надо Бога благодарить, что Он все-таки достучался до наших сердец, а сейчас стучится к вашим станичникам. И, придет время, они тоже откликнутся. Кто знает, может, уйдут вперед нас. Сегодня он пьяница последний, а завтра мученик Вонифатий.
За завтраком все потчевали Нику молоком, пирогами. Во вторник начинался Петровский пост.
– Да, отец Владимир, теперь будет что вспоминать в Москве долгими зимними вечерами, – станичный завтрак!.. Остановись, мгновение... Такое не забывается.
– А зачем вспоминать? Оставайся. Будешь каждую неделю сюда ездить. Здоровенький станешь.
Никита опять смешался. Перевел разговор:
– Знаете, вчера вхожу во двор, а с крыльца птица пестрая вспорхнула. Никогда таких не видел.
– Что это за птица? – поинтересовался батюшка. – Павлин, наверное?
– Ага. Бесхвостый, – добавила Полина.
Ника благодушествовал, он снисходительно посмотрел на регента и решил не продолжать о птичках. Его на самом деле мало волновало, водятся ли в донских степях бесхвостые павлины. Он уплетал пироги, пил молоко и наслаждался покоем...
Из-за угла аптеки вынырнул вчерашний шофер:
– Карета подана.
– Славик! Иди сюда, я тебя благословлю, – батюшка встал. – Позавтракай, пока мы уложимся.
Когда машина пылила в обратном направлении, безоблачное, знойное небо неожиданно нахмурилось, задернулось тучами.
– Кажется, дождь собирается, – сказал Славик. – Хорошо бы, а то на даче все посохло. Такая жарень.
Глава 2
“Вот так всегда бывает у рассеянных людей”, – сокрушался Ника. Местная община во главе с батюшкой давно ходила по городу крестным ходом, собирала деньги на храм. Его звали, а он никак не мог до них дойти. Надо было помочь тетушке на даче. Самый урожай. Как водится в такие важные моменты, неведомо откуда нанесло давешних дружков. Сманили ехать отдыхать на Дон. Уже вовсю шел Петровский пост, надо было бдеть, молиться, идти в храм, а его унесло в волны Тихого Дона. Ника сокрушался в душе о своей слабости, но как все-таки приятно лежать на горячем песке, смотреть в небо! На берегу, кроме друзей, больше никого. Тишина. Так спокойно и просто жить на свете.
А вечером тетушка, в этот день первый раз ходившая крестным ходом, принесла много впечатлений. Как это радостно: собирается народ. Тяжело, устают ноги и спина, оказывается, с пакетиками идут по улице и собирают пожертвования на храм. Все поют...
– Между прочим, тебе поклон от нашей регентши Полины. Какая девушка хорошая.
Ника, обгоревший и смазанный простоквашей, слушал тетушку и твердо решил в следующий раз непременно идти крестным ходом. В этот же понедельник он отправился в храм Апостолов Петра и Павла. К его удивлению, калитка оказалась запертой. Во дворе не было ни души, все как вымерло. Вдруг откуда-то вышел батюшка и, не обращая на него внимания, озабоченно стал ходить по двору, словно что-то искал. Ника почувствовал себя грешником, перед закрытыми дверями рая. Стало неловко, но он превозмог себя, взял в руки и решился обратиться к отцу Владимиру:
– Батюшка...
– Чего пришел? – спросил батюшка, как бы не узнавая его. – Что надо?
– Батюшка, это я, Никита...
– Никита? А... Я тебя не узнал. Что это ты как рак ошпаренный? Хорошо отдыхаешь?
– Да вот, на Дон ездил. На даче работал. Пришел на Крестный ход.
– Крестный ход, говоришь. С нами решил Крестным ходом идти. Может, ты и остаться решил?.. Ладно. Лезь через забор.
Ника удивленно скользнул взглядом по ограде:
– Батюшка, я не смею.
– Боишься? Тогда пролазь сквозь решетку. Давай-давай.
В решетке расстояние сантиметров десять. Отец Владимир, глядя в небо, ходил по двору туда и обратно.
– Батюшка, – Ника сконфузился, – я никак, решетка-то узкая. – Но он все-таки тюкнулся лбом в прутья.
– А ты попробуй. Если голова пройдет, то весь пролезешь. Действуй.
– Я, конечно, попробую, если вы так хотите. Если только за-ради послушания, может, и пройду.
Он опять ткнулся лбом в прутья, и неизвестно как, против всякого ожидания, его голова прошла сквозь ограду. Ника перепугался, оценив ужас своего положения. Назад пути нет: уши оторвешь. Голова торчит во дворе, сам на улице и застрял, ни туда ни сюда. Что же они теперь, ограду пилить будут? Идиотское положение. Рискнул вперед. И каким-то чудом прошел сквозь прутья.
– Что, получилось? – Батюшка видимо оживился.
– Просочился.
– Вот теперь ты с нами. Теперь ты понимаешь, что такое послушание? А ты, Виктор, прошел бы сквозь решетку? – спросил он своего довольно плотненького и жизнерадостного алтарника, появившегося во дворе и с интересом наблюдавшего эту картину.
– Нет, батюшка. Я даже по великому послушанию не пролезу.
– Да? Ну ладно. Проверять не будем. А то по маловерию застрянешь, пили потом решетку. Ну что, Никита... – Ника после такого странного происшествия вдруг развеселился. – Крестный ход будет в пять. Еще есть три часа, – продолжал батюшка. – А иди-ка, подмети двор у нас. Во славу Божию поработай пока.
Принесли веник, бутыль с водой – поливать двор. Ника радовался неизвестно чему, словно ему вручили медаль за отвагу, и с азартом пошел размахивать веником.
Каково же было его удивление, когда из храма вышли женщины и отец Владимир достал из кармана ключ, попрощался и открыл калитку.
“Ну и батюшка”, – подумал Ника, поливая из бутылки дворовую пыль.
Тем временем, пока Никитушка воевал с пылью, потихоньку стал собираться Крестный ход. Прихожане, клирос по капельке притекали к церкви, пока не слились в маленький ручеек, который батюшка очень быстро направил в нужное русло. Мужчины взялись за кресты и хоругви. Женщины получили по темному целлофановому пакетику для пожертвований. Построились в строгие пары, в каждой по иконе. Впереди встал клирос. Ника заметил Полин платочек, он возвышался неподвижно, никуда не смещаясь и не вертясь. А ему самому в пару досталась старушка-вострушка Наталья, веселая, шутливая и, судя по делам, очень крепкая в вере.
– Так, дорогие мои, – батюшка остался явно доволен построением своего Христова войска, – сегодня идем по улице Приречной. Внимательно всем слушать Людмилу и смотреть на нее, что укажет, она старшая. Строя не нарушать, идти строго по дорожкам, на газоны не наступать. Всем Ангела-хранителя. Пошли, с Богом.
“Царю Небесный, Утешителю, Душе истины... – Крестный ход вылился в переулок. У Ники в первый момент захватило дух, нужно было пересилить свое тщеславие, шептавшее в ухо о странности их шествия в глазах обывателей, успокоиться (он сильно разволновался) и оценить истинный момент происходящего. – ...Прииди и вселися в ны, и очисти ны от всякия скверны, и спаси, Блаже, души наша”.
Переулочные жители, видимо, уже привыкли к этим походам, остальная же часть некрещеного языческого города, в которой храм только строился, встречала Крестный ход изумленно замерев на месте. А когда проходило первое замешательство, кто-то уходил, но многие начинали радоваться, непроизвольно кланяться людям, несущим Крест, подавали свою маленькую лепточку. Некоторые из смелых крестились на иконы. Матери подносили детишек под благословение. Батюшка щедро поливал всех и вся святой водой.
Встречные люди спрашивали у протекающего мимо ручейка с иконами:
– Какой праздник?..
– Что за праздник?
– Якись сеходня празднык?
– У нас Крестный ход. Крестным ходом идем, – радостно отвечала за всех голосистая бабка Наталья. – Храм будем строить.
Крестный ход с пением продвигался вперед, освящая, благословляя, моля Бога о каждой улице, каждом доме, живущих в них, о каждом деревце, цветочке, об искоренении страха и всякой скверны из этого города. Глядя на батюшку, Ника перестал тушеваться. Ему передалась вера священника. “А может, на Русь снова пришли апостольские времена? Только вот апостолов пока мало. А если действительно времена такие, то Бог их пошлет”, – думал он.
“Апостолов первопрестольницы, и вселенныя учителие, Владыку всех молите, мир вселенней даровати...”
Вошли в первый двор, сразу собралась большая толпа. Клирос пел. Батюшка подходил к дому, читал молитвы и окроплял каждый подъезд. Благословлял стоящих вокруг людей. Проповедовал. Отвечал на вопросы. Звал в будущий храм. А часть Крестного хода собирала пожертвования.
Никита с интересом наблюдал за людьми. Одни улыбались:
“Да, нужен храм”. Наталья радовалась, желала им здоровья и благоденствия. Если много дать не могли, по случаю всеобщего обнищания, утешала, говоря: “Вот и ваш кирпичик будет в Божием доме. Бог вас не оставит. Всем городом храм строим, каждый лепточку внесет”. Случалось, встречные опускали глаза и молча проходили мимо или грубили, она все равно сияла и дружелюбно успокаивала: “Спаси вас, Господи. Ничего. Дойдете. Бог милостив”.
В одном месте дверь в подъезде распахнулась, и перед ними предстал мужчина подшофе и сказал: “Мы пьяницы. Что вы от нас хотите?.. Ну что ж, пожертвовать можно, но нам это не поможет”. – “Кто знает, – отвечала Наталья, – неисповедимы пути Божии”.
– Мир вам, – приветствовала старая подвижница прохожих.
– Мир вашей семье... Дай вам Бог здоровья... Мир вам... – эхом отзывалось со всех концов улицы.
“Мир вам”, – благословлял Бог каждый дом. На Страшном Суде жители этого города не посмеют сказать Господу: “Мы не слышали. Мы не знали”. У них Он видимо постучал в душу каждого человека. Как непрестанно невидимо стучит во все сердца: “Отвори, чадо, дай Мне твое сердце”.
На следующей улице женщина, ушедшая в секту, бодренько согласилась, что хотя она и евангелистка, но на церковь “все ж таки трохи пожертвуе”.
– Пусть будэ и у нас, – сказала она твердо, отдавая свои деньги.
– Будет и на нашей улице праздник!.. Яко с нами Бог! – пела неутомимая бабка Наталья, буквально летая по тротуару.
Ника уже, признаться, порядком утомился, в голове путалось, и появилось ощущение, что с каждым пожертвованием он берет на себя невидимый груз, некая тяжесть ложится на плечи. А Наталья жизнерадостно желала всем мира. “Откуда у нее столько энергии?” – не переставал удивляться Ника.
На улице ликовал христианский праздник. Клирос пел молитвы, правда за время Крестных ходов все уже порядком охрипли. Батюшка читал Евангелие. Вокруг Креста собиралась масса народа: выходили из домов, останавливались прохожие. Все открывали окна, на балконах появлялись любопытные. Смотрели и слушали, как отец Владимир поднимал над головой Распятие и, благословляя всех, возглашал:
– Христос Воскресе! – Сначала ему отзывалось гулкое дворовое эхо.
– Воистину Воскресе! – отвечали посвященные в тайну, а затем клирос подхватывал:
– Христос Воскресе из мертвых, смертию смерть поправ!
“Да, – думал Никита. – Это называется Торжество Православия в южном городе”.
А больше всего его поразили детишки. Их было много. Если взрослые оставались, в общем, сторонними наблюдателями, то ребятишки принимали в происходящем самое непосредственное участие. Когда Господь вошел в Иерусалим, больше всех радовались дети. Восклицали: “Осанна в вышних” – и славили Господа в своих чистых сердечках. За две тысячи лет ничего не изменилось. Именно дети дружно отвечали: “Воистину Воскресе!” – крестились, кланялись, пытались подпевать, шли по всем дворам за Крестным ходом с торжественным видом именинников и славили Бога. Батюшка благословлял. Для них это огромное событие, и они искренне всему рады. Сейчас настают апостольские времена. “Господи, пошли нам апостолов”, – молился Ника, глядя на детишек.
Вдруг его подозвали к клиросу. Раскрасневшаяся Полина, чуть охрипшая и уже совсем не суровая, сказала, что батюшка велел помогать петь. Некоторые певчие ушли по занятости. Никитушке дали нести Евангелие. Он страшно обрадовался, перекрестился и запел вместе со всеми: “Да исправится молитва моя, яко кадило пред Тобою...”
Начинались сумерки. Заморосил дождь. А толпа не расходилась, дети шли следом.
– Батюшка, – кричала какая-то женщина, – покрестите этот дом. Он який-то прокаженный.
– Ладно. Еще один, – согласился отец Владимир. – Пошли.
Когда освятили этот дом, совсем стемнело. Возвращались почти молча. Пели самые голосистые и стойкие. Перед храмом навстречу им попалась женщина с ведрами, полными черешни. Батюшка вдруг подошел к ней, окропил святой водой и благословил. Женщина от неожиданности встрепенулась и замерла, провожая глазами Крестный ход, пока он не скрылся за углом. Это был последний аккорд необычного дня.
– Ты где пропадал? – впервые Полина обратилась к нему приветливым и немного дружески покровительственным тоном.
– Так, – Ника пожал плечами.
– Завтра у тебя будут болеть ноги, – продолжала она, – ты не переживай, это у всех так. Мы собираем деньги, тут же покупаем кирпич, потому что все дорожает, и строим храм. На глазах растет, там помощники нужны. Вообще руки нужны. Ты приходи.
– Приду. Я у тети на даче...
– Вот и хорошо. Договорились, – улыбнулась девушка.
Когда дошли до храма, город накрыла южная темнота.
– Устали? Дорогие мои… – обратился священник к своему приходу. – А что вы хотите? Это подвижничество. Подвижничать и не уставать, так не бывает. Благодарю всех сердечно. Подходите под благословение. В субботу Всенощная, а в среду и четверг – служба в поликлинике, в Казанском храме, как обычно. – Батюшка благословлял каждого человека: – Мир вам. Ангела-хранителя… Никита, устал с непривычки? – обратился он к молодому человеку.
– Впечатляет. Торжество Православия.
– Работы много. Иди с Богом.
Глава 3
И потекли у Никиты дни, полные трудов, забот и молитв. Скучать и философствовать было некогда. Ходили Крестными ходами. Строили храм. Полина объясняла ему Устав, учила петь и читать.
Его стала посещать мысль: может, действительно остаться? В Москве брат с сестрой. Родители не заскучают. Перебралась же сюда тетушка, правда из-за болезни. Ездила отдыхать – да и поселилась насовсем. Она врач замечательный, но совсем одна.
Как-то вечерком беседовали с ней по душам. Ника оговорился, что батюшка зовет остаться. Она внимательно посмотрела на него тихим взглядом. Тетушка – душа-человек, редкие люди умеют так светло смотреть на других. Слова лишние, все скажут глаза, – это дар Божий. А может, решиться и приехать сюда, скрасить ей приближающуюся одинокую старость? Еще Полина. Он к ней привык, грустил, если не виделись несколько дней. Эта девушка, с виду холодная красавица, гордячка, на самом деле оказалась милой и простой. Ника решительно не знал, что думать. Стал еще усерднее изучать Богослужебный устав.
Пред самым престолом Ника по благословению пришел белить крестильню. Над городом парила бесконечная жара. По делу зашел на секунду в летнюю кухню и, заинтересовавшись разговором, остался. Сидели несколько молодых людей, пришедших помогать в храме. Полечка, спрятавшись в уголок веранды, готовилась к службе на завтра. Бабка Наталья сидела над ведром картошки и, как всегда, бойко говорила:
– Мы вон как по городу ходим. С целью душеспасения. По родной земле ходим, ни к кому со своими уставами не навязываимси. А эти – умники. И крест у нас не тот, и храмы зачем. Давайте в ДК плясать. Вы где-нибудь в Писании читали, чтобы апостолы песни пели? Спаси, Господи! – Наталья взялась шинковать капусту. – Иконы не почитай. А это почему? Когда с ней благодать и сила Божия. У нас образ Николая Угодника такой темный был. Висел только потому, что мало икон. Однажды утром приходим – Боже Милостивый! – Бабуля всплеснула руками. – Он весь блестить, лик сияить, позолота, красочки – ну, как только написали. Вот вам чудо в нашем храме. Вот вам доказательство! Вот вам моя вера! Им кажется, что это идолопоклонство. А когда кажется, люди крестятся. Дак они ж и креста не признают. А кто креста боится? Кто?.. Лукавый... – Тут она сделала значительную мину. – А? То-то... – и победоносно застучала ножом дальше.
Остальные слушали сочувственно. Ника понял, что идет разговор о нашествии импортных проповедников из разных конфессий.
– Помните, было у нас дело в городе с проповедниками американскими? – вставил свое слово молодой человек из собеседников. – Возомнили себя новоявленными апостолами, сели на белый пароход и поехали вниз по матушке по Волге русским людям о Боге говорить. Не знаю, как там, а у нас, на Дону, им конфуз вышел. – Все заулыбались. – Наш батюшка сказал проповедь по ТВ о значении Православия для русского народа, к казачеству обратился... Не было им у нас успеха. Стоят, проповедуют, рекламируют с музыкой и шумом. А народ боком-боком и мимо. Они в больницу с таблетками и книжками. А главврач и говорит: “Не нужны нам лекарства. Мы за них веру не продаем”.
– Если хотите помогать, – опять вмешалась бабка Наталья, – во славу Божию. Примем, мы люди не гордые, и помолимся за вас. Но это ж делается бескорыстно. А то что ж такое? Вам плохо – мы поможем, но за это вы будете молиться, как мы хотим, и читать наши книги. Это уже не по-христиански, это по-другому называется, с ихней гуманитарной лапшой. Мы лучше на хлебе, да святыми молитвами Божиими.
– Но ты тогда тоже, баба Наташа, погорячилась.
– Да-ить, не сдержалась. Стоять, шумять у дома культуры. А я наших бабонек назвала. Мы тоже встали. А то смотрю, народ вокруг них толчется, книжки берут. Ну, мы и запели: “Кресту Твоему поклоняемся, Владыко, и Святое Воскресение Твое славим” – и еще многое. Народ от молитв наших присмирел, потихоньку стали расходиться. Некоторые книжки ихние побросали, к нам подошли...
А с чем инославцы к нам идуть? Они же Матерь Божию хулят и поносят – Богородицу! – тут она опять сделала значительную мину. – Где ж это видано, чтоб в России Богородицу не почитали?! Она же землю нашу Себе в удел забрала, как с детишками, с нами нянчится. А сколько помощи чудесной?! И если наш народ, неблагодарный, это не вспомнит, точно Бог от нас отвернется. И вымрем все. Выродимся! Нельзя нам чужие веры перенимать. Мы только своей и можем выжить. – Тут она вздохнула. – Правдать, после этого случая был мне нагоняй, батюшка строго запретил самодеятельностью заниматься. Ничего без благословения.
– Знаете, – подала голосок Аполлинария, – народ он есть народ. И у нас, и в Европе, и в Америке – хорошие люди и плохие. Но с какой стороны нам открылся Запад – ужасно. Всемирная помойка льется из телевизора. У них такого не показывают. А наши потеряли все ориентиры, точки отсчета, которые зовутся совестью и честью. Эта рекламная жвачка всех одолела.
– Ну нет, – запротестовал алтарник. – Народ на рекламу тоже свой взгляд имеет. Прошу, свежеиспеченный фольклор: “В каждом кусочке гнилой орех” – антиреклама шоколаду с орехами; или: “Почему это на русской тушенке нарисована корова, а на “Анкл Бенс” – негр?” Что они хотят этим сказать? – Все засмеялись.
Ника тоже захотел высказаться:
– Мы свободны в выборе веры. И каждый народ сам решает, как славить Бога. Но что сейчас предлагают нам другие конфессии, выглядит более чем странно. Проповедовать в России, которая тысячу лет жила лишь своей православной верой?! Где все законы, традиции государства, жизнь народа были подчинены идее служения Богу. У русского народа вера в генофонде: предки по наследству передали, да и сейчас молятся за нас на Небе. В богоборческие годы русский народ в глубине души сохранял веру. Помнили день Рождества Христова. На Пасху красили яйца и делали куличи. На Спас угощались яблочками и медом, а на масленицу пекли блины. Тайно крестили детей и нет-нет да и заглядывали в церковь свечку поставить, особенно в несчастье. Это в крови.
Приехать и говорить нам о Боге из Америки, которая сама существует от силы двести лет. Вы меня извините!.. Прежде чем заявиться, поинтересовались бы, куда едут.
Ника неопределенно замолчал. И все затихли. Полечка прервала затянувшуюся паузу:
– Слава Богу. Скоро у нас будет настоящий храм. Странно, имея такое богатство, молиться в советских домах культуры с сектантами...
Вдруг в дверях летней кухни возникла батюшкина епитрахиль.
– Так, дорогие мои. Собеседуем? Завтра у нас Престол, а крестильня не побелена, не будем указывать пальцем. В храме работы до ума не доведены, а мы умничаем сидим. Собеседуемся. Наталья, – обратился он к старушке, стоявшей со своим тесаком по стойке смирно, – ужин готов? Ты ж тут самая старшая. Работая языком, до Бога не дойдешь. Как малые дети; ходить за вами, что ли? Всем перед сном по двадцать земных поклонов. – И добавил твердо: – После работы собеседоваться надо.
Молодежь замерла, глядя в пол. Батюшка вдруг улыбнулся:
– Ну, подходите под благословение. Сейчас всем щелчок по лбу, для просветления в мозгах.
Когда Никита подошел под благословение, батюшка довольно больно щелкнул его, а потом наклонился и шепнул на ухо:
– Уметь говорить – этого мало, нужны дела. Чтобы крестильню сегодня довел до конца, а то побелка не высохнет. Послушание превыше поста и молитвы и всего на свете. Иди. Бог благословит.
На юге темнеет рано. Сообща решили помочь Никитушке выполнить послушание. Добелили весело и с песней. Ника вызвался проводить Полину домой. Она позволила.
Ночная прохлада перепуталась с сильным ароматом роз. Город утопал в розах. Ими были полны клумбы, газоны, цветники. Нику это приятно удивляло, а местные жители свыклись с цветами и не замечали. В этот теплый вечер на Нику накатило. Молодой человек пошел заливаться соловьем о детстве, университете, о Москве и храмах, о Валааме и Питере... Но в глубине сердца чувствовал, что нескромно, смахивает на похвальбу, а Полина строга. Он все понимал, но ничего не мог с собой поделать. Кто-то невидимо тянул за язык.
В течение его долгой речи Полина не проронила ни слова. Нике очень нравилось ее умение слушать. Не в пример его эмансипированным сокурсницам. Он всегда полагал, что студенческая жизнь дана ему для приобретения терпения.
Полина внимательно на него посмотрела:
– Да. Иногда бываю с тобой невежлива. Я донская казачка – этот норов. Покаюсь, а потом опять скажу этакое… Да и москвичей в глубинке не очень любят.
– Сейчас везде тяжело выживают, а мы немного в комфорте. Поэтому...– удивленно пояснил Ника.
– Не только. Поведение такое оригинальное...
– Да мы просто более общительные, свободные, – парировал он.
– Нагловатые... – пояснила Полечка. – Но ты простой, хорошенький, – засмеялась она.
Ника вдруг почувствовал теплую волну радости от мелодии ее речи, шуток и понял, как ему дорога эта девушка. С неба сорвалась звезда и, слабо вспыхнув, исчезла.
– Полечка, звезда упала, желание загадывай.
– Это выдумка, Никитушка, – отозвалась она ласковым недоумением.
– Зато красивая и добрая. – Они уже довольно долго стояли у ее подъезда. – А мне, вообще-то, пора, – молодой человек решил наконец прощаться.
– Да. Не могу пригласить тебя на чай... Мои уже спят. С праздником тебя наступающим, Никита Игоревич. Завтра в три спеваемся, а в пять служба. До свидания, – она крепко пожала ему руку.
На следующий день их скромный молельный дом утопал в цветах. Корзины, вазы, букеты, венки вокруг икон. Цветы, цветы, кругом цветы. Их терпкие южные ароматы, казалось, заполнили дом, дворик и всю улицу. Одетые в светлое прихожанки несли букеты. Кончился Петровский пост, у них Престольный праздник, люди потрудились постом во славу Божию, во славу первоверховных апостолов Петра и Павла. Всех объединяла общая радость праздника.
С началом освящения города Крестными ходами приход значительно увеличился. Нужно быстрее строить новый, большой храм, уж больно жарко и затесно стало в молельном доме. Но, как говорится, в тесноте, да не в обиде. Люди старались друг другу уступать. Разве только бабушки суетились больше, чем надо. У них, конечно, со здоровьем плоховато. И бабушки – они везде бабушки. Ох уж эти бабушки. И приходится батюшкам бабушек дисциплине обучать, чтобы они людей от храма не отпугивали.
Всенощная прошла незаметно, будто одна большая молитвенная свеча перед иконой горела. Прославили Бога.
На литургии молились единым дыханием. Благовест звонили маленькие колокольчики. Кадильным фимиамом поднималась в Небо молитва. Батюшка сказал сильную проповедь о покровителях, святых Петре и Павле, об апостольских трудах и Крестном ходе, о вере православной и русских людях.
– Свята-а-я свя-я-тым. – Наступил сокровенный момент Евхаристии – таинство Причастия.
– Те-е-ло Христово-о при-и-имите... – пел приход в один голос.
Господь невидимо входил в сердце каждого, освящал, исцелял, очищал. Чаша соединяла людей: все становились едины в Господе и Господь в них.
– …Исто-о-чника-а бессме-е-ртного вкуси-и-и-те, – пели на клиросе и в храме с надеждой и верой в жизнь вечную. Так вдохновенно и прошла Литургия.
Молебен, как было заведено, вышли служить на улицу. Расставили по столам многочисленные баночки для освящения воды. Уличный простор после домашней стесненности. Птичий говор. Благодать. Клирос батюшка заботливо спрятал от зноя под крылечный козырек крестильни.
Освящая воду, батюшка воздел руки, взглянул на небо – и замер... К нему подошли алтарники и тоже приросли к земле. На клиросе – нетерпение. Из-под козырька было непонятно, что они там увидели, а подойти посмотреть не решались: не благословлено. Но когда уже весь приход в изумлении запрокинул головы в небо, клирос не выдержал.
– Я пошла, – сказала Полина и вышла из-под козырька.
Все облегченно вздохнули и потянулись за ней. Сначала Ника ничего особенного не увидел: мешала крыша. Одно голубое небо, но вдруг... Он похолодел от представшей картины. В их южном, безоблачном, выцветшем небе странно низко застыл огромный белый Крест из облаков. Настоящий Крест. Над их скромным молельным домом. Люди, не отрываясь, смотрели на чудо.
И батюшка запел, и все, со слезами на глазах, подхватили: “Кресту Твоему поклоняемся, Владыко, и Святое Воскресение Твое славим”.
А в небе над ними сиял ослепительный, ангельской белизны Божий Крест. “Святые апостолы Петре и Павле, молите Бога о нас”.
