Чудо не разбирается в том, как прихотливо нарезаны государственные границы, знать не желает о родинах и чужбинах - оно просто случается.
И каждый пересекающий кордоны может попасть в беду, и каждый отказывающийся их пересекать. Одно у нас небо на всех, пусть одно и наше, русское, а другое, например, африканское – нет никакой разницы, на каких параллелях-меридианах взывать ко Господу.
Услышит.
Спасёт.
Вот о чём рассказ Виктории Беляевой из Ростова-на Дону, лауреата премии «Молитва» и многих других литературных наград
Сергей Арутюнов
Кадет бился в горячке на мокрой скамейке африканской самодельной катамаранки. Старпом держал его голову, приговаривая: «Потерпи, парень. Домой, наконец – то едем домой».
Судном управлял непалец. Он снял мотор, чтобы беззвучно двигаться вперёд. В темноте ночи видны были только напряжённые глаза мужчины. ⠀
- Ваня, мочить голова ему. Мочить голова.
Непалец указал на лежащую в банке тряпку, пахнущую кислотой неизвестных растений.
Речь кадета была несвязной, но отдельные слова он произносил чётко: «Любовь долготерпит, милосердствует, всё, всё…никогда не перестаёт…»⠀
- Камал, он совсем плох. Горячка изводит парня. Дотянем?
- Не знать. Я не знать, Ваня.
Старпом сжал скулы и щедро окропил отваром, похожим на уксус, парня, что бредил. Всё, о чём думал сейчас старпом умещалось в слово свобода. В ней была жизнь, в ней было спасение Ивана.
В плену они находились больше года. С того момента как их контейнеровоз захватили пираты, моряки сменили несколько хозяев. ⠀
Пираты решили, что старпом и кадет – обычные матросы, которых лучше продать поскорее, пока не загнулись от инфекции и жары. Иван был похож на большого медведя с сильными руками и широкой спиной. За такой товар, если показать его покупателю «в деле», можно было выручить неплохие деньги. Кадет же выглядел щупло и жалостливо, но его тоже забрали в качестве товара в нагрузку старпому. За такого дохляка много не давали, но вдвоем продавать их было выгоднее. Кому нужен несчастный дохляк? Только акулам в качестве корма.
Пираты требовали подчинения. Их винтовки были убедительнее непонятной речи. Но старпом не мог совладать со своим непокорным характером. Он даже воде не подчинялся, а тут бандиты. После того, как «медведь» угодил тарелкой с мутной, вонючей похлебкой в одного из пиратов, они сломали старпому несколько пальцев, разбили нос и посадили на цепь. Кадет же слушал скомканные английские указания и выполнял их безропотно. Иван сплевывал, облизывал треснувшие губы, называл его трусом, а тот лишь молился. ⠀
Сын священника считал похищение испытанием. Когда старпом устраивал очередной бунт, его избивали и лишали в наказание пищи и воды, кадет украдкой делился своими крохами и робко шептал: «Бог не оставит».
Старпом орал: «Пока Бога твоего дождемся, подохнем, как звери!»
Кадет лишь улыбался, как блаженный, от чего старпом злился еще сильнее.
Первые пару месяцев их перекидывали в грязные стойла для рабов. Там были разные люди, которые много лет не видели дом. Их имена почти стёрлись из памяти, да и сами они смиренно ждали смерти. В чудо уже почти никто их них не верил. ⠀
Старпом не понимал этого глупого смирения. И, засыпая под молитвы кадета, он думал только о поиске пути домой. Сны, в которых пахло свежим мамкиным хлебом, плотным и колючим снегом, наваристым борщом и крепким табаком отца, спасали старпома от отчаянья. Он обещал себе, что вернется домой, упадет в сочную траву, почувствует дыхание земли, своей земли.
Когда старпома и кадета, наконец, продали старому непальцу, мальчишка начал благодарить Бога за крышу над головой. Старпом лишь кривился, жалея, что именно кажет ему достался в товарищи по плену.
Иногда их будила Жари - дочка хозяина. Она приносила завтрак и долго смотрела как они ели фасоль с лепёшками. ⠀
Девушка была похожа на африканскую принцессу – плавная, горделивая, грациозная. Когда пленники работали у дома, она подходила к Ивану, садилась рядом и неотрывно глядела, как он, раздетый по пояс переносит многокилограммовые, металлические ящики с патронами, копает, перекидывает камни.
Он пытал кадета:
- Колька, чего ей надо? Как на обезьяну смотрит. Глаза черные, душу высверливают.
Кадет улыбался своей блаженной улыбкой, кивал, тощая бородка подергивалась
- Любовь у неё к тебе, Ваня. Любовь, та, что из сердца тянется, та, что имени и рода не спрашивает.
Старпом вытирал пот со лба, отмахивался:
- Она знать не знает, что это. Я для нее пес дворовой. И ты, тоже. Не любовь это, а любопытство, долго ли протянем, скоро ли в стойку станем, служить, прислуживать. А любовь, кадет, это совсем другое. Не знаешь ты ничего. Только бубнишь свои псалмы, да нервы мотаешь.
Любовь – это Родина, это волосы жены моей Наташи, когда я душу и надышаться не могу от нежности. Это небо в деревне моей, низкое, васильковое, с облаками-одуванчиками. Только руки протяни, дотянешься. Любовь – это когда Наташка от температуры пылает, а ты все отдать готов, в себя вобрать жар этот, лишь бы ей легче стало. Или вот сопишь ты мальцом в кроватке, просыпаешься ночью от острого, тягучего запаха бензина и сердце екает: «Батька с командировки вернулся!»
А ты лежишь, замер, слушаешь, как мать с кровати вскакивает, плачет и смеется одновременно. И вот ты хочешь тоже встать и побежать, но терпишь до утра, потому что не можешь помешать их молчаливой радости. А утром прыгаешь на папку, хохочешь, а он обнимает тебя так, что кажется раздавит, только ты терпишь, потому что у батьки самые сильные руки! Эх, да много чего такого, что есть любовь. Поймешь ли?
И тогда кадет первый раз тихо проговорил:
- Любовь долготерпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде, а сорадуется истине; все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит. Любовь никогда не перестаёт.
Старпом отвернулся. Слова из Библии ударили его сильнее африканских кнутов. Они напомнили о смешливых глазах жены, подсолнечном мёде, который качал отец, беззубой улыбке сынишки. В этих словах была надежда и мамины тёплые руки. Эти слова пахли сиренью, весенним ливнем и кожей Наташи.
Все это было бесконечно далеко, но навсегда внутри, в крови, в памяти.
И даже самая прекрасная африканка не могла стать частью этой его личной молитвы.
Но кадет выдернул его из воспоминаний. Он умел раздражать:
- Старпом, никто не выбирает кого и что любить. А если выбирает, то это уже не любовь. Жари не выбирает, я чувствую, я вижу.
- Копай давай, философ.
- Ты верь, Иван, просто верь и надейся, и люби. Бог помогает даже тем, кто не умеет молится. Потому что всех нас любит, всех нас прощает.
Старпом только сплюнул от злости на заумные разговоры кадета, но вскоре после этого случилось маленькое чудо.
В лавке напротив дома хозяев, старый непалец торговал продуктами. ⠀
Пленников иногда посылали к нему что – то купить, донести. Хозяину было очевидно, что бежать им некуда, поэтому старпом и кадет спокойно перемещались по деревне. Услышав русскую речь старпома, продавец заговорил с ним. Оказалось, что он, когда–то давно учился в России на врача-хирурга. Не доучился и вернулся на родину. Заболел отец. ⠀
Каждую встречу он беседовал с Иваном и кадетом, расспрашивал о их жизни до плена. Непальцу было приятно вспоминать молодость и делиться пережитым. Старик сносно говорил по-русски. Когда-то его единственного сына убили пираты и жена заболела и умерла от тоски и горя. Он так и остался торговать в деревне.
Непалец нравился Ивану мудростью, юмором и покоем. Разговоры с ним облегчали жизнь пленников. В них сквозил едва уловимый луч надежды. Слышать родную речь, вспоминать о доме на другом конце мира было почти фантастикой. Все равно, что посреди лютой зимы, на дне сугроба откопать ароматную, живую фиалку.
Однажды Жари сопровождала пленников в лавку. Она шла выбрать продукты с запасом. Пока кадет рассматривал какую-то книгу, Жари через старика-непальца перевела старпому своё предложение. Она говорила, что желает выйти за него замуж и тогда отец подарит им дом, ее приданое, а старпом станет свободным и даже богатым. Если же он ответит отказом, то опозорит её.
Старик предупредил своего русского друга, что отказ может обернуться чем угодно, даже смертью что такое предложение – большая честь и удача. Торговец советовал приглядеться к девушке получше, глядя, как старпом сжал челюсти, как побледнел. Старик говорил на ломаном русском, что брак с Жари даст и свободу, и сытую жизнь. Иван перестанет быть рабом.
Старпом ничего не ответил, только заиграл желобками. Жена Наташа снилась ему почти каждую ночь, он боялся забыть, как она поет сыну колыбельную. Быть с Жари он не хотел, даже в обмен на странную свободу.
К смерти Иван относился как к неизбежности. Не боялся её, но и не спешил на встречу. Больше всего в жизни он желал снова обнять сына и жену, увидеть, как расцветает посаженная им вишня.
Тогда он решил убедить старика помочь в им с кадетом в побеге. У торговца имелась моторка, на которой можно было добраться к посольству. Старик согласился не сразу. План был безумным и опасным, требовал тщательной подготовки, времени и осторожности. Затем он отчаянно махнул рукой, ударил Ивана по плечу, сказал: «Помогу!»
И они стали готовиться. ⠀
Ход событий изменила болезнь кадета. Африканский климат вымотал пленников. Тщедушный мальчишка превратился в изъеденный малярией скелет, он подхватил инфекцию. За два дня болезнь так одолела парня, что он уже почти не вставал, покрылся быстро растущими язвами. Единственно, на что у кадета хватало сил – молиться. ⠀
Хозяин недовольно шипел. Тратить деньги на лечение он не желал, а хоронить купленные рабочие руки было досадно. ⠀
Иван понимал, что времени у них мало. Кадет растворялся в болезни. Иван напросился в магазин. Там с непальцем договорился о моменте побега. Надо было спешить из-за кадета. Ночью они перетащили мальчишку в приготовленную торговцем моторку и отправились по воде к надежде, к свободе. ⠀
При удачном раскладе за несколько часов они должны были оказаться на месте. Непалец знал точно, где находится посольство.
И вот, на коленях Ивана лежал кадет и шептал слова, которые старпом уже выучил наизусть:
- Любовь долготерпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится….
Замолкал, жадно ловил воздух, открывал глаза, глядя на кого-то не видимого, закрывал. Снова и снова повторял:
- Не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде ….
Иван прогонял с лица кадета назойливую мошкару. Смотрел на своего спасителя. Наконец спросил:
- Камал, тебе же нельзя возвращаться обратно. Узнают, что ты нас вывез – убьют. Поехали с нами в Россию, я договорюсь в посольстве, там все поймут. Я знаю. Поехали, Камал, все равно ведь никого у тебя здесь. У меня дом большой достраивается. Будешь жить с нами.
Непалец улыбнулся, поднял глаза к небу. Яркая, точно из воска, луна коснулась его лица:
- Нет, Ваня. Я – здесь.
- Но ведь тебя убить могут, друг?
- Здесь мой дом, земля, родители умирать, мои жена и сын умирать. Здесь я – это я. Нет, Ваня.
- Камал, ты подумай. Я тебе от сердца говорю.
- Я здесь умирать, Ваня. Я любить моя Африка, мое небо.
Старпом кивнул, глянул на бледное лицо кадета. Тот шептал: «Любовь никогда не перестаёт…»
Вдали неожиданно показались бледные, на густом, густо фиолетовом бархате ночи, спасительные огни столицы. Они становились все ярче и ярче, как будто желали, чтобы Иван, наконец, поверил.
Он медленно вдохнул воздух чужой родины, сжал ладонь кадета, крикнул: «Твоя взяла, Колька, намол, услышали нас там, услышали!».
