Что есть подвиг? Этим вопросом задаются и взрослые, и совсем ещё юные, если тема вообще звучит – в школе, институте, на работе. Подвиг ощущается преодолением себя, выдающимся деянием, но всё это только слова. Дело – великое дело, стоящее за подвигом – не ощутимо, пока сам не попробуешь заставить себя совершить нечто благое, пока не зальёт глаза пот, не сведёт судорогой руки, не заболят от напряжения сами, кажется, глазные яблоки.

Обязательна ли для подвига война, вскинутая с «ТТ» рука, поза политрука, который погибнет всего через несколько секунд? Или изборождённые фиолетовыми венами, несводимыми мозолями старушечьи руки – тоже подвиг, только более длинный, протягивающийся на всю жизнь?

Лауреат Патриаршей литературной премии Валерий Хайрюзов объясняет наглядно: подвиг бывает и таким, каким он предстаёт в его рассказе-мемориале. Пусть порой невысок и сер монумент герою, и часто по прошествии лет выглядит он слегка кренящимся набок, неухоженным – нам стоит помнить о том, что лучший памятник деяниям человеческим воздвигается в наших сердцах

Сергей Арутюнов

Осенью сорок третьего после сквозного ранения на Курской дуге, Кузьму Миронова из госпиталя, отправили долечиваться на родину, в таежное село

Каен, что приткнулось у речки Бирюсы в ста тридцати верстах от сибирского городка Тайшет.
После прибытия на станцию Кузьма закинул на плечо вещмешок, и пошел в военкомат, чтобы стать на воинский учёт. Военком ознакомившись с его документами, покачал головой:

- Так ты, сержант, выходит уже четыре года не был дома?

- Да! Призвали в армию в тридцать девятом. Воевал на финской, потом с Гитлером. Все время был в артиллерии разведчиком, - подтвердил Миронов.

- Тут записано, что ты до призыва в промысловой
артели работал?

- Было дело, - подтвердил Кузьма. Охотились мы, пушнину государству сдавали ...

- Вот что, сержант! Там в Каине детская воспитательная колонна, ну, что-то вроде детского дома. Такой же дом в Бирюсе. В них живут дети ссыльнопоселенцы. В основном, западники - дети бандеровцев с территории бывшей Польши, поляки из Галиции, Западной Белоруссии. Много там и наших бездомных, подобранных по вокзалам ребятишек.

Кузьма хотел было сказать, что вся его родня, отец и мать тоже переселенцы, приехали в Сибирь по столыпинской реформе. Военком встал из-за стола и
прошелся по кабинету. Миронов тут же отметил, что военком ходит на протезах.

-Без-отцов-щина, бес-призор-щина! -растягивая слова, - вздохнув сказал
военком. - Я вчера приехал с Каена. Был в детдоме Смотреть больно.
Те и другие голодают и мрут! Много дистрофиков. После начала войны нормы были урезаны. На каждого двести граммов хлеба в день. Да и тот сожмешь пальцами, а он в сырой комок, не расправляется. Едят баланду из соевой муки, летом лебеду, турнепс, брюкву. Обслуживающие детский дом работники тоже не жируют. Но у них хотя бы огороды есть. Кузьма Дмитриевич! -военком, скрипнув протезами, повернулся к Миронову, - тебе, как охотнику даю боевое задание! –Я выдам тебе винтовку и патроны. Для охоты. Подбери себе в помощь односельчан, ну кого сможешь. Этим огольцам надо хотя бы немного мяса.

От такого предложения Кузьма опешил. И даже не от самого предложения, а оттого, что военком обратился к нему по имени и отчеству. Конечно же
тайга, охота – это не лёжка на больничной койке. Хотя то и другое не сахар. Уж он-то с малолетства знал – это тяжёлое и совсем не простое дело. Да ещё идти в тайгу, продираться сквозь буреломы и валежник, спать на мерзлой земле, с простреленным легким.

- Мне бы от Вас охранную бумагу, – откашлявшись, сказал Кузьма. - Чтоб с Вашей подписью и печатью. Это не для медведя и прочего ходячего и лежачего зверя, это для той же милиции и разных начальников. Там
ведь по всей округе лагеря. И сидят там не за просто так. Особая зона. А тут в военное время человек с винтарем по тайге начнет шастать…

- Хорошо - подумав немного, ответил военком. – Разрешение на охоту я тебе дам. И позвоню туда кому надо.

Получив винтовку и наган, Кузьма на попутной добрался до Каена. Вечером в доме отца собрались родня, односельчане, начали расспрашивать как там
дела на фронте и скоро ли закончится война. У матери нашлась и бутылка самогонки. Но стол был скудным: картошка в мундире, квашенная капуста, нарезанная кусочками селедка, хлеб. Кузьма вспомнил, что в его походном
вещмешке сохранилось две консервных банки американской свиной тушенки, достал и выставил их на стол. Все начали рассматривать консервы, где по-русски было написано только название, а все остальное на английском.

- Мне в госпитале выдали на дорогу, - сказал Кузьма. - На фронте ребята
называют их «Второй фронт» Но есть можно.

Сели за стол, выпили за встречу, и Кузьма потихоньку начал расспрашивать, как нынче здесь на Бирюсе с охотой.

- Зверь есть, даже выходят на поля. И кабаны и сохатые, - сказала ему родная тетка Ганя Еранкевич. - Глянешь - то там, то здесь вытоптали и потравили овес или ячмень. Да и в деревню бывает наведываются. От них заплотами не спасешься. Кабаны дыру под ними подкапают, а лось рогами повалит. Картошку с корнями выдирают. Можно сказать, обнаглели. Охотников - то нынче нема, большинство мужиков на войне. В Каине сёдня одни калеки да бабы. Ну куды я пойду. Только до ветру. К охоте мы не пригодны. Да и кто
в тайгу пойдет? Боятся люди! С винтовками только вохровцы, да и те на вышках. Стерегут не зверя – людей. Какие из них охотники!? Тайга кормилица
рядом, а у людей зубы на полках. Волки собак чуть ли не со дворов таскают.

Кузьма достал подписанное военкомом разрешение на охоту.

- Ну с таким -то документом можно хоть куды, – изучив бумагу засмеялся Тимофей Еранкевич, потерявший ногу еще в гражданскую во время
штурма Перекопа. - Ты Леху Чернова позови. Он хоть и инвалид, но лучше его никто подманивать быков не могёт.

Уже на другой день Кузьма стал собираться в тайгу, достал оставшиеся с довоенных времен капканы, снасти для рыбалки, приготовил свою теплую
одежонку... Затем сходил к председателю колхоза и попросил для приманки немного зерна и соли для солонцов. А ещё попросил лошадь, показав и ему,
подписанную военкомом бумагу. Затем сходил к Чернову. Тот, узнав, что будет лошадь, тут же дал согласие идти с Кузьмой в тайгу. Вновь, как и в прежние времена в разговоре зазвучали привычные слова: засидка, привада, манок, рожок, петля, капкан, обрезать след...

Стояли ясные сентябрьские сибирские дни. Кузьма знал, что в это время у лосей начинается гон и что они обычно для пропитания выбирают заросшие осинником низины. Для приманки кабанов выпросил у трактористов немного солярки и мазута. Уж больно они любили потереться боком об обмазанные
соляркой пни. И, не откладывая дело в долгий ящик, решили сделать первую вылазку, со своим младшим братом Сашкой запрягли лошадь, по дороге прихватили Чернова и поехали на солонцы.
Прислушиваясь к скрипу тележных колес, Кузьма думал, что где-то гремит
война, а здесь в тайге слышался привычный хруст валежника, когда они объезжали лежащий выворотень, по ходу привычным глазом он отмечал, что
недалеко от тропы на разворошенном муравейнике видно совсем недавно устраивал себе лежку секач.
Попадались и следы сохатых. И эти приметы подтверждали, что за последние годы зверь в тайге стал непуганым и начал всё ближе держаться к деревням. Через пару километров нашли старую, сделанную ещё в прежние времена охотничью засидку, привязали неподалёку к берёзе лошадь, чтобы была на виду, и забравшись на деревянный настил, стали ждать.
Поглядывая на обступивший с пожелтевший к осени чапыжник и вслушиваясь в таежную тишину, Кузьма с каким-то удивлением прислушивался и к себе, к обступившей их тишине, в которой казалось был слышен каждый падающий на траву с осины лист. И втягивая в себя таежный воздух он вдруг ощутил, что,
не притормаживая от внутренней боли, может дышать полной грудью. Подождав, когда стемнеет окончательно, Леха Чернов, приставив к губам свернутую ладонь, и как в трубу начал подавать похожие на вздохи, короткие утробные звуки:

-А-а -уа А-а уа!

И через какое-то время, где-то вдалеке ему неожиданно ответил соперник и почти неслышно, метрах в ста от засидки, на поляну вышел бык, а за
ним, но уже с другой стороны ещё один. Выдохнув, Кузьма приглушил в себе запрыгавшее сердце, осторожно поднял винтовку. За годы проведенные на
войне, стрелять Миронов не разучился. Одного быка он уложил стоящим, другого достал уже на бегу.
К утру, разделав сохатых, они повезли добытое мясо в детский дом.
Кузьму удивил вид обитателей детдома, собравшихся поглазеть на приехавшего к ним незнакомого сержанта. Про себя он тут же отметил,
что все воспитанники колонны были одеты в светло-серые, одинаково пошитые рубашонки, чуть позади в белых халатах стояли работницы медперсонала, повара, чуть поодаль воспитатели, охранники и другие подсобные работники. Кузьма понял, что все местные деревенские вести разносятся с быстротой молнии и что их приезд не стал для детдомовцев
неожиданностью. Но больше всего Кузьму поразили глаза и лица ребятишек – пергаментная кожа, тонкие, почти прозрачные пальцы и огромные голодные тоскливые глаза. Кузьма уже знал, что здесь в этом детдоме были собраны ребятишки чуть ли не со всего света, но глянув на них он не смог бы
определить, кто они и какой национальности, и вообще откуда они родом и как сюда попали. Все они были на одно лицо. И за ними не было вины в том, что
их собрали здесь почти на краю земли, в глухой тайге, они еще ничего в этой жизни не успели сделать и кому-то навредить. Просто стояли, как упавшие с неба, и молча смотрели на него.
А на другой день Кузьма договорился с руководством детдома, повести в тайгу ребятишек, чтобы собрать поспевшую бруснику. Конечно же хотели пойти все, но Кузьма сам отобрал наиболее крепких детдомовских ребят, взял на себя
обязанность не только охранять, но и доставить их обратно всех в целости и сохранности. Он знал, что в Каен приезжал кто-то из лагерного начальства, чтобы предупредить, из Озерлага сбежали заключенные и где-то бродят по тайге. Вместе с ним в тайгу собралась и Ганя Еранкевич, сказав что будет готовить ребятам обед.

Возле детского дома дети привычно построились в колонну и чуть ли не строевым шагом двинулись за повозкой, которой управляла Ганя.
В нескольких верстах от деревни Миронов привел разношерстную рать на клочкастую, заросшую березами и ельником поляну, где брусника на кочках стояла, как говорили местные, ведрами. Выставили из старших ребят охрану, Еранкевич с медсестрой начали собирать валежник, чтобы развести костёр.
и принялись в закопченном котле готовить бурятский бухлёр с добытым Кузьмой и Лёхой Черновым накануне мясом. А вся ребятня - мальчишки и девочки, белорусы и поляки, украинцы и русские, финны и литовцы
разбрелись по косогору и начали собирать и сбрасывать в прихваченные ведра и корзины, берестяные туески спелую кроваво-чёрную ягоду, при этом не забывая и свои рты.
В полдень поварихи позвали ребят на обед и неожиданно Кузьма заметил, что некоторые детдомовцы начали прятать обглоданные кости и поджаренные на костре картофелины к себе в карманы и даже в свои широченные сатиновые штаны.
И он вдруг вспомнил, что обычно так прячут косточки голодные собаки, зарывая их в землю и оставляя их для себя как бы про запас.

- Это они решили привести младшим ребятам, которых мы не взяли с собой, - поймав его взгляд, объяснила Еранкевич. - Стасик, а ну выбрось кость! –крикнула она мальчишке.- Сёдня у всех, кто остался в доме, в том числе и твоей сестёнке Басе на обед будет мясо, а вечером,- она кивнула на
ведра и корзины, – ещё и брусника.

- Чем прашем, пани Ганна! – глядя куда-то в сторону буркнул мальчишка.

- Ты посмотри- ка? Сразу же извинился, - засмеялась Еранкевич. – Но скажу я тебе, Кузьма: куда западенца не поцелуй, везде наткнешься на задницу. Недаром у нас там на западе говорили: не накормишь, не напоишь - врагов не наживешь, - уже тише добавила она. – Это при тебе, человеке с ружьем, они такие тихие и покладистые. А так, когда остаются одни – зверки. Западенцы против поляков и литовцев, а все вместе против русских. Но и наши им спуску не дают.

- Самое большое, что мы можем дать им, это даже не мясо или хлеб, – подумав немного ответил Кузьма. - Они же ещё дети, растут и все хотят есть. Ты, баба Ганя. вспомни; в детстве мы сначала ползаем, потом учимся ходить и даже в руке ложку держать начинаем не сами.

- Вот мы и стараемся их научиться жить друг с другом, - сказала Еранкевич. -Но что из них выйдет, одному Богу известно...

Ближе к вечеру, когда совсем неожиданно начал моросить мелкий дождик, весь собранный урожай быстро и споро ссыпали в приготовленные деревянные бочки. Домой в село возвращались под моросящим дождем... Шли опять привычно строем, маленькие солдатики невидимой ими войны. И они, подхватив вслед за воспитателями, пели совсем не военную песню:

- На улице дождик
С ведра поливает,
С ведра поливает,
Землю прибивает.
- Землю прибивает,
Брат сестру качает,
Ой, люшеньки-люли,
Брат сестру качает.
Брат сестру качает,
Еще величает:
«Расти поскорее
Да будь поумнее...

Как говорится, аппетит приходит во время еды. Через несколько дней интернациональная бригада детдомовцев уже работала на болоте, собирала клюкву...
Уже зимой Кузьма Дмитриевич Миронов был снова призван в армию. Об этой новости он узнал, когда в очередной раз вернулся из тайги, разгружая с подводы подстреленных секачей.
Пришел домой, присел на лавку. Мать собрала ему вещмешок, завернула в тряпку связанные шерстяные носки, сшитый кисет и варежки. На попутной машине Кузьма доехал до Тайшета и воинский эшелон вновь покатил его на Запад. Войну он закончил на Дальнем Востоке, и даже принял участие в параде Победы над Японией 16 сентября 1945 года в Харбине, который принимал дважды Герой Советского Союза генерал-полковник Афанасий Павлантьевич
Белобородов. Спустя много лет его сын – Иван Кузьмич Миронов, будучи студентом Иркутского университета, приехал навестить своих родственников в Каен, и односельчане и уже ставшие взрослыми бывшие воспитанники детдома, с благодарностью вспоминали тот совсем не героический, а человеческий подвиг его отца Кузьмы Дмитриевича Миронова, спасшего во время войны многих от голодной смерти.

Памяти Кузьмы Миронова

Григорий Вихров

Память. Прорубь дымится. Река Бирюса.
Огляжусь. Загляну. Отопью.
Три войны – подорожные на небеса
Жизнь солдатская – спичка в бою.
Удержу уходящую память огня,
Уходящее время тепла.
И ребят, что сгрудившись глядят на меня.
Чьи ручонки прозрачней стекла.
На своих языках колокольцы тихи.
Голод робкое слово подъел.
За отцовское зло, за чужие грехи
Чертит крестики колотый мел.
Ухожу на охоту. Погода, не плачь.
Не скули, мое сердце, не ной.
Подчинится сохатый, споткнется секач,
Видя очи ребячьи за мной.
Под брусничною кровью рассвета, беда
Отступает во мрак закромов.
Значит скорым спасением будет еда
Для военных детских домов.

Кузьма Дмитриевич Миронов родился 1920 году в селе Каен Иркутской области. Был призван в армию в 1939 году. Участник Зимней войны с Финляндией, Великой Отечественной войне и в разгроме Квантунской армии. Бы участником парада Победы над Японией в 1945 году в Харбине, который принимал наш земляк генерал -полковник А.П. Белобородов. Награжден медалями «За отвагу». «За победу над Германией», «За Победу над Японией». Умер в 1966 году.