В каком году это было? В 1994-м, в 2002-м, а хоть бы и в прошлом? Православная проза не обязана быть жёстко привязанной к такому-то конкретному году: ей достаточно отображения времени. Эпохи. Эры.
С 1991-го мы живём в одной из них, и что творится за порогом тихих приходских библиотек и иных обителей Христовых, есть наша общая боль. Спрятаться от неё немыслимо, и потому каждый новый день по миллиметру приближает нас к образу Божию. Если не сходить с тропы…
Об этом и написан рассказ тонкой живо-писательницы Светланы Рыбаковой, с которой наш читатель уже знаком по её предыдущим публикациям в нашей рубрике «Современная проза»
Сергей Арутюнов
– Вперед, гвардейцы, полный вперед! – Люди, проплывающие по эскалатору, заулыбались. – Победа будет за нами.
“Сегодня его смена – и всем весело. – Вика оглянулась на оставшуюся далеко внизу стеклянную будочку дежурного метро. – Даже в электрическом подземелье есть оптимисты и можно найти повод к радости”.
Эскалатор вынес Вику на свет, и она устремилась в клубящиеся облака морозного воздуха и звуки “Лунной сонаты”, врывающиеся в двери метро.
На улице девушка на секунду остановилась: ларек звукозаписи вдруг на всю мощь включил музыку Бетховена. Она неправдоподобно и величественно плыла над Москвой, вьюгой, машинными пробками, заставляя прохожих замедлить шаг и торжественно удивиться. А Вика постояла зачарованно и побежала в метель: она, как всегда, опаздывала на работу.
Утро, посылая эти приятные неожиданности, опять напомнило недавний разговор о таланте, и мысли понеслись:
“Талант сам по себе еще ничего не значит: может быть циничен и продажен. Талантливый хирург, возвращая к жизни одного человека, в другой раз, ради денег, делает аборт, убивает человека, еще не появившегося на свет. Одаренный режиссер ставит омерзительный фильм, увлекая за собой в бездну миллионы.
Истоки его начинаются там, где человек не торгует талантом, а осуществляет служение, – Вика с удовольствием мысленно проговорила это слово. – Там, где есть духовная жизнь и христианское созерцание бытия. Именно оно открывает человеку смысл вселенной, делает его соучастником Божиих замыслов. Гений – это христианин, достигший истинного смысла жизни: любви Христовой. Можно быть гениальным композитором, ученым-математиком, открывающим непостижимость Творца, врачом, исцеляющим безнадежных больных, просто Левшой, подковавшим блоху соседней державы, и даже хорошим библиотекарем... – Но тут парение Викиной фантазии было внезапно прервано падением. Девушка стукнулась коленкой о стекло ледяной дорожки, в первый момент даже не сообразив, что с ней произошло. – Вот так, мечтать не будешь”. – Потирая ушибленное место, она еще быстрее побежала на работу.
Тихо просочившись в милое сердцу подворье, Виктория по стеночке стала пробираться к библиотеке: время начала работы давно уже прошло. Показаться на глаза братии такой растяпой было стыдно. Хотя опоздания повторялись каждое утро, она всякий раз переживала и нервничала, как будто впервые. По дороге к себе Вику заботили две вещи: пунктуальные бабушки, смиренно ожидающие с книжкой в руках у закрытой двери, и “подкидыши”.
“Подкидыши” были ее постоянной “головной болью”. Увидев очередной, неизвестно откуда взявшийся мешок с вещами, Вика в отчаянии бралась за сердце, а монастырское начальство молча наблюдало развитие событий.
Бабушек сегодня не оказалось, но целлофановый пакетик скромно мялся у самых библиотечных дверей.
– Опять, – простонала Виктория вслух и, схватив его, влетела в библиотеку. – “Царю Небесный, Утешителю, Душе истины...” – Библиотечный день начался. Она расставляет по полкам книги, поливает цветы, смахивает пыль и сор со столов.
Вике было до слез жалко бомжей. Для кого-то они были отщепенцами, пьяницами и мерзавцами: собакам собачья смерть. А для нее – людьми, оступившимися и упавшими в сильный шторм с палубы в море. Всем известно: утопающим протягивают руку помощи. И Викуля раздавала милостыню, иконы с молитвами о помощи, духовные книжки. Видя иногда в глазах бродяжих людей искренний отклик, стала глубже интересоваться проблемой: узнавать адреса, где их могут накормить, помыть, переодеть; затем печатала данные на бумаге и раздавала всем встречным бомжам, мечтая, чтобы для них завели ночлежные дома.
Но жизнь распорядилась иначе: сердоболие обернулось огромной проблемой для окружающих.
Некая Викина подруга, впечатлившись ее рассказами, сгоряча бросила клич в своем поселке о сборе одежды для “бомжиков”. За три дня набралась полная машина, а еще днем позже она без всякого предупреждения о прибытии лихо подкатила к дверям подворья.
Вика панически всплеснула руками: ближайший храм, помогавший бездомным, находился в другом конце Москвы. Подворское начальство, вздохнув, позволило подержать вещи в библиотеке. Вика, расстроившись до глубины души, обозвав себя уродкой, не пошла в тот день в трапезную.
А тем временем – началось. Дверь распахнулась без стука, и на пороге предстал некто, с виду еще вполне цивильный господин в кожаном пальто, но в его блестящем взгляде, впившемся в библиотекаря, в одутловатом лице чувствовалось начало распада личности.
– Мне вот тут сказали, что у вас есть вещи для нуждающихся? Нельзя ли посмотреть свитер, теплую шапку? – Это был разведчик.
“Кто рассказал? – изумилась в себе Вика. – А, Мишенька... То-то он на лестнице сидел зевал, пока мы с коробками носились”.
– Ну... пожалуйста... – ответила девушка с явным сомнением. В монастыре без благословения делать ничего не полагалось. “Господи! – стала молиться Вика. – Ты видишь, я ничего плохого не хотела, оно так получилось. Ты Сам сказал – просящему дай”.
Просящий выбрал себе кое-что и, поблагодарив, ушел. А библиотечная дверь пошла листать бомжей одного за другим. Мужчины в одиночку и компанией, женщины всегда по одиночке. Просили в основном белье, женщины – брюки.
– У нас теперь такая жизнь началась, – как-то обыденно сказала одна просительница с простым, открытым лицом русской колхозницы. – У вас нет теплых брюк и белья?
У Вики заплакало сердце.
Правда, многие из них скучно врали почти одно и то же, что через Москву проездом, выпили и были ограблены, теперь без документов или просто потеряли паспорт, собирают деньги на дорогу домой, – все они непременно куда-то ехали.
Немного погодя, освоившись со своей ролью благотворительницы, Викуля, вытягивая для пущей важности свои хрупкие плечики, грозя пальцем и стараясь придать нежному голоску строгие ноты, выговаривала вралям:
– Вы мне не врите, сделайте милость. Знаю я вашего брата. Неужели нельзя по-человечески попросить? И смотрите не пропейте это. Бога не обманешь, милостыню пропивать нельзя. – Бомжи замолкали, внимательно присматриваясь к девушке.
Под конец дня кто-то тепло поблагодарил ее.
– Это за что же? – искренно не поняла Вика. – Вещи не мои.
– За сочувствие, – ответил тот. – Доброе слово тоже много значит в нашей беде.
Под вечер Викуля изловила подворского бомжа Мишеньку и строго-настрого наказала ему передать товарищам, что в библиотеку ходить нельзя: распугали всех читателей, а если нужны вещи, можно спросить через него, и вручила адреса, где оказывают помощь нуждающимся.
Нашествие прекратилось, подворье успокоилось, вещи давно перевезли в место назначения, но зато прихожане, каким-то образом прослышав об этой истории, начали оставлять “подкидышей” во всех углах. Вот и сегодня уже успели с утра пораньше.
Дверь тихо звякнула ручкой, в проеме показалась лохматая Мишенькина голова.
– А я к вам, – сказал он, степенно растягивая слова и окая, так как родом был из воронежских крестьян. – По делу.
Представьте себе маленького человечка в нищенской одежонке, с палочкой в руке. Своим личиком он был похож не то на ежика с лохматыми бровями, курносым, приплюснутым носиком и маленькими острыми глазками, не то на деревенского “шишка” – в общем, был вида экзотического и заброшенного. Однажды подворские работники одели Мишеньку прилично, и он целый день красовался на людях, вызывая улыбки, а на следующее утро опять пришел в своем рваном зипунишке; после этого случая попытки “сделать из него человека” прекратились.
Миша любил сидеть в библиотеке, – вероятно, потому, что это было единственное цивилизованное место, где его принимали, – и рассказывать о путешествиях по стране.
Сегодня он сиял, как натертая медная пуговица.
– Значит, по делу. Принес свою молитву. Написано ручкой, – почему-то самодовольно уточнил он.
На днях у них зашел разговор о бомжовской жизни. Впрочем, бомжом он себя называть не любил. А так: нищие, неимущие. Миша разошелся на сей предмет, что нищие, которые курят, пьют водку, воруют, – это неправильные нищие. “А всамделишные нищие – это те, которые живут трезвенно, – он значительно посмотрел на Вику, и та решила не напоминать оратору, как он сам иногда назюзюкивался и в эти дни пропадал из святого места, – и молятся. Я вот молюсь”, – закончил он важно.
– Да? – девушка искренне удивилась.
– Могу прочитать. Это моя собственная молитва. – И Мишенька, встав в позу, начал четко и нараспев декламировать:
О Господи, о Господи, о Господи,
Отец Владыко, Иисусе Христе, Сыне Божий наш,
О Господи, Деве Марии и Святому Духу,
Небесной Троице, Ангелу-хранителю,
Святый отче отцу Николаю,
Небесному врачу Пантелеимону,
Серафиму Саровскому, да и всем святым.
Да услышится ваш голос живой,
Да исполнится наша молитва.
Слава Отцу и Сыну и Святому Духу.
Я Святому Духу поклонюсь,
Сыну Божию, Христу, Царю Неба и земли, Господу Отцу.
Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Бессмертный,
Помилуй нас, грешных, да и прости. (Это он повторил три раза).
Слава Отцу и Сыну и Святому Духу
Всегда, ныне и присно и во веки веков. Аминь.
– Вы бы могли мне ее записать на память? – попросила Вика, сильно расчувствовавшись. – Но, согласитесь, ваш брат хитер, пьян и ворует. Один мне сказал: “И-и, милая, у нас не своруешь – не проживешь”. Это что за философия? В храмах, например, нужны рабочие руки, вас бы кормили, помогали. Но вы же работать не будете, вот в чем беда.
– А может, пошли бы. Кто знает. – Мишенька надулся, опять завелся на тему неправильных нищих, но перевел разговор.
Вика, поблагодарив за молитву, сунула ему в руки утренний пакет с вещами. Он заморгал глазками, засуетился. В дверях показался читатель, и Мишенька потихоньку ретировался.
– Вика, – в дверь заглянула Алочка, – тебя к телефону. Что это здесь, Мишей пахнет?
– Да. Удостоил посещением с утра пораньше.
Читатель был свой человек, с необыкновенной любовью к духовной литературе, выбирая книги на нижних полках, становился на колени. Поэтому Виктория, не сомневаясь, оставила на него библиотеку и побежала хлопотать: звонили по делу. Начались хитроумные комбинации обмена пожертвованной литературы на необходимую. Несколько мгновений спустя девушка, прыгая через три ступеньки, бегала из библиотеки в книжную лавку и обратно: пришли новые книги. А еще минутами позже уже общалась с появившимися читателями, между делом библиографируя поступившие новинки.
Надо было для всех найти любовь и внимание. Читателям хотелось, чтобы она сама выбирала им книги. У Вики это получалось, говорили, что девушка находила именно то. А библиотекарь особо не задумывалась, просто мило беседовала с приходившими, узнавала, чем человек живет, где работает, увлечения, какое у него бывает настроение, и, сделав выводы, выбирала книгу, резонно полагая при этом, что в православной литературе плохих книг нет.
Предобеденный поток жаждущих духовных познаний иссяк, оставив между стеллажами самую активную читательницу. (Людей старой закалки видно по походке.) Обретя Бога уже в преклонном возрасте, эта читательница переживала сейчас “болезнь роста”. Ее, как духовного младенца, волновали сразу тысячи “зачем” и “почему”, а диапазон задаваемых вопросов был невозможно обширен: начиная с того, можно ли бумагу от святой просфоры выбрасывать в ведро или непременно сжигать, и кончая проблемами вселенского масштаба. Она посвящала Вику во все тонкости и перипетии отношений своего родного прихода, настойчиво просила совета, куда лучше пойти: на лекцию к священнику А. или к священнику Б.? Признаться, девушка изнемогала от такой волны посторонних эмоций, но работа есть работа, и она с доброжелательной улыбкой несла свой библиотекарский крест.
Когда они уже обсудили все проблемы и недоумения любознательной дамы и библиотекарь собиралась отправиться в трапезную, – дверь вдруг, громко стукнув, впустила новую читательницу. С вешалки ни с того ни с сего, с шумом увлекая за собой табурет, упало Викино пальто. Заставив поежиться собеседниц, возникший сквозняк перелистал на столе газеты, а появившаяся в дверях старушка с палочкой жизнерадостно запричитала:
– Виктория Павловна! Как я рада! Как я рада, что добралась до вас и вашей библиотеки. Все время о вас думала, какое счастье. Вы такая хорошая, правда, после визита сюда я заболела с температурой тридцать девять и даже воспалением легких. Но вот встала на ноги – и сразу сюда... – По ходу разговора она высвобождалась из своих шалей, шапочек, пальто.
Активная читательница поспешила закончить свою тему на еще более эмоциональном подъеме. Старушка села читать газеты, прислушиваясь к разговору, и вдруг ревниво проговорила как бы сама себе:
– Разве можно быть такими навязчивыми и утомительными?
Собравшаяся уже было уйти читательница заметно вспыхнула и обратилась к Вике, но так, чтобы слышала старушка, с извинениями:
– Вы, пожалуйста, извините меня. Это вам, молодым, повезло, а нам как сейчас трудно прийти к вере, понять, встроиться в храмовую жизнь. За плечами такое…
– Она коммунистка. Это они нам все перевернули, – сумрачно добавила старушка масла в огонь.
– Да. Коммунистка, – не вытерпела та. – Это вам повезло: с детства о Боге говорили, а нам сплошной атеизм в голову вбивали. Сейчас пойди попробуй: то сомнение, то недоумение.
– А и пробовать нечего, – обернулась к ней старушка, – бесполезно, столько крови пролили, Бог вас не простит.
– Это не вам судить, – обиженно возразила активная читательница.
И они, совершенно как в детском саду, пошли перебрасываться словами и междометиями, а Вика им обеим пыталась объяснить, что без любви к ближнему не спасется никто и в ее библиотеке такого еще не было, чтобы ссорились.
Наконец инцидент исчерпал сам себя. Активная читательница попрощалась и ушла. А заведенная обидой бабушка принялась громко причитать на тему коммунистов, потом перешла на соседей: весь дом полон колдунов и воров, и бедному христианину некуда преклонить свою голову. Единственно в церкви, где ее любят батюшки, но и там скорби по причине расплодившихся подпольных экстрасенсов, которые только и делают, что пьют из нее энергию.
– А по-моему, причину несчастий надо искать в самом себе, – сдержанно подвела итог ее речи уже осоловевшая Вика.
Наступила долгая пауза.
– Знаете что, Виктория Павловна, – вдруг отчеканила старушка, – я выписываюсь из вашей библиотеки. – Вика изумилась: это был первый случай за ее практику. Она чувствовала, что читательница ждет уговоров остаться, и понимала: надо успокаивать, уговаривать не уходить, вероятно, это одно из немногих мест общения для этой бедной старой женщины, такие характеры бывают от одиночества. Но холод сковал сердце и завязал рот. Вика утомилась и подумала, что у нее остался читательский формуляр с телефоном, она потом позвонит и под благовидным предлогом позовет ее обратно, а сейчас она больше не может говорить, жалеть, сострадать: сердце сковал лед.
Старушка расплакалась.
– Я так ждала выздоровления, так была рада, что записалась в библиотеку, – говорила она сквозь слезы. – Здесь так хорошо, хотя у меня и была после вас температура тридцать девять, – закончила она значительно.
Вика как будто набрала в рот воды, не могла выдавить из себя ни слова. Бабушка, всхлипывая, собиралась. На пороге она вдруг обернулась:
– Отдайте мою читательскую карточку, я не хочу, чтобы оставался адрес. Мало ли какие времена придут...
Это был удар. Вика поняла, что своим молчанием выставила старого человека за дверь безвозвратно. Но поворачивать назад уже поздно: старушка собственноручно порвала формуляр и скрылась. Теперь заплакала Вика.
За трапезой, на которую она явилась к концу, спросили, отчего так расстроена. Девушка отвечала, что болит голова, и старалась не привлекать общего внимания.
Когда она вернулась к себе, у двери стоял послушник.
Она всегда удивлялась, как и почему ее занесло в мужской монастырь, и, полагаясь на неисповедимость путей Божиих, тихо несла свое послушание. Но, чувствуя свою неуместность, греховность уже из-за того, что она, женщина, находится здесь, как могла, старалась быть незаметной: меньше ходить по подворью, а сидеть на рабочем месте; не приставать к братии с пустыми вопросами, если только по работе, и вообще не смотреть по сторонам. Молиться ходила в другой храм.
Монашество в глазах Вики было самое важное и высокое служение на земле. К братии она относилась, как маленький ребенок к шумящим в своей недосягаемой высоте соснам, как к свечам, горящим у Престола Всевышнего, – словом, к людям, которые уже не от мира и века сего.
Братия, видимо замечая в библиотекаре полное отсутствие праздного интереса к ней, была к Вике снисходительна и даже добра.
Некоторые называли тепло сестрой, кланялись при встрече, а когда в братской трапезной появлялись яблоки или апельсины, то у Вики на столе вырастала оранжевая или зелено-желтая горка фруктов. Она выдавала послушникам книги, а вкусными гостинцами потчевала читателей. На этом всякое общение с братией заканчивалось.
Вика кивнула ожидавшему ее брату Александру, открыла дверь, и они вошли в библиотеку, в которой уже начало темнеть. Включили свет.
“Какой пунктуальный брат, – отметила про себя она, – чувствуя на себе строгий взгляд из-под очков. – Читал два дня, как и было сказано”.
Этот послушник у них появился недавно, и Вика еще не знала его интересов, старалась обращаться как можно приветливее – и натыкалась на противотанковые ежи строгих очков и всклокоченной бороды.
Брат Александр молча выбирал книги на полке.
Однажды у библиотекаря произошла история. К ней пришел светлый отрок-послушник. Немного засиделся за духовной беседой. Вику как прорвало на тему, почему люди уходят в монастырь. Вероятно, ее саму мучил этот вопрос. Она сорок минут кряду выкладывала доводы “за” и “против”, подводила философскую платформу к такому величайшему духовному деланию. Отрок внимательно, не прерывая, слушал, а потом ясно и просто ответил:
– В монахи идут потому, что Бог призывает.
Девушка сделала вид, что уронила пенал с ручками, и долго ползала под столом, собирая. Краска стыда залила ей лицо. Кому она пыталась что-то объяснить про монашество, начитавшись чужих мыслей?.. Он знает тайну, потому что призван. Этот мальчик уже переступил порог Вечности, имя которой Любовь. Высшая, плотским сердцем не постижимая Любовь, которая “никогда не перестает”. Те из нас, кого Она посещает и зовет, непременно уходят вслед Ей, имея в душе это веяние “гласа хлада тонка”, и становятся монахами, Богом любимыми.
После этого случая Виктория решила не умничать с братией. И дала себе слово молча, без комментариев, подавать необходимую книгу.
Новый послушник ушел. В библиотеке наступило затишье. Изрядно утомившаяся за день Вика не отрываясь смотрела в неопределенную точку, уже ни о чем не думая и не мечтая.
В дверь постучали:
– Можно?
Это был он. “Ее” патриот.
– Да. Аминь.
Опять хмурится, косая сажень плеч ссутулилась, упрямый вихор все так же выбивается в сторону от примятых волн кудрей. Усталые карие глаза смотрят немного жестко и печально. Такой огромный, сильный и всегда спокойный молодой человек робел перед маленькой, хрупкой девушкой. Как будто был в чем-то виноват.
Вика, по установившейся уже традиции, предлагает ему чай. Она хорошо понимает, что патриот патриоту рознь, но никак не может удержаться, чтоб не расплескать на его светлую голову своей досады на слабость патриотического движения.
С “новыми русскими” на таких тонах Вика никогда бы не посмела заговорить. Недавно к ней в читатели записались два друга: огромного роста, черные куртки, бритые головы, твердый взгляд в лоб, от чего вы начинаете ежиться и поводить плечами, – все, как у них полагается. Хотя они выбирали хорошую православную литературу, расспрашивали о монастырях, Вика все равно в душе боялась. С этими квадратными мальчиками в библиотеку приходил неведомый страшный мир, который давил и щекотал холодом под ложечкой. Ребята, вероятно, это замечали, приходили всегда с коробкой конфет, сутулились, пытаясь сломать в себе нечто и вписаться в монастырскую атмосферу, но нечто, более соответствующее повадкам волков, вставало между ними и библиотекарем. Обе стороны это чувствовали и конфузились.
Зато этот парень был свой, тут Вика не тушевалась. Парень робел, когда входил в библиотеку, опускал плечи. Иногда долго стоял под окнами библиотеки, не решаясь туда войти. Сегодня девушка продолжила обычную тему:
– Господа патриоты начинают на Церковь ругаться. Между прочим, Церковь – не какая-то организация. Это мистическое Тело Христово на земле. Нынче модно бросать в Церковь грязью, умалчивая о ее делах милосердия и до слоновых размеров раздувая малейшие неприятности. А клевещут на нее те, кто хочет развалить Россию, – понимают, что именно Церковь объединит русских, белорусов, украинцев, да и грузин с молдаванами. А до некоторых это не доходит?..
Молодой человек морщится:
– Никто в Церковь камнями не кидает. А вы посмотрите, что вокруг реально делается: какие народ книги читает, что за газеты лежат на лотках, про телевидение и вспоминать тошно, а православным до этого дела нет. Разбрелись по своим приходам. Молятся себе в удовольствие, и что им та Россия.
– Нет. Это почему патриоты полагают, что они одни любят Россию, а другие нет? – продолжает Вика допрос с пристрастием. – Я ее тоже люблю, только не афиширую это у каждого столба, просто молюсь о ней вечерами. У Гоголя в записках читала и у святителя Феофана; между прочим, у них мнения совпали – о мнимой всеобъемлющей любви к человечеству и малых делах добра и милосердия. Наши, пусть незначительные, хорошие поступки сольются в то самое большое дело возрождения России. Подождите… – Вика открыла ящик стола, перевернула несколько книг. – Нашла. Старец Иоанн (Крестьянкин). – Страницы с тихим шепотом полетели друг за другом. – Вот. “Дивный путь “малых дел”, пою тебе гимн! Окружайте, люди, себя, опоясывайтесь малыми делами добра – цепью малых, простых, легких, ничего вам не стоящих добрых чувств, мыслей, слов и дел. Оставим большое и трудное, оно для тех, кто любит его, а для нас, еще не полюбивших большого, Господь милостию Своею приготовил, разлил всюду, как воду и воздух, малую любовь”. Я работаю в библиотеке, а как загрущу, пойду в 1-ю Градскую, в сестричество, да почищу унитазы в “травме”, и на душе легче, и считаю, что потрудилась для Отечества. А то иной готов Россию обнять любовью, а ближнего своего, если он не таких убеждений, стер бы с лица земли.
– Вы что, мне прикажете с этими либералами расшаркиваться? Может, еще христосоваться? – не выдерживает он.
– Едва ли они со Христом. Но, по-вашему, это не русские люди? Вообще это сатанинский принцип: разделяй и властвуй. Мы все у него в плену. Одна Церковь показывает абсурд деления на партии. Вы можете себе представить, чтобы в один храм ходили коммунисты, в другой – либералы, в третий – патриоты?.. Бред? И по мне нет ни красных, ни белых, ни коричневых, ни зеленых, а есть только единый Собор русского народа, который пойдет с Божиим знаменем. Что вы улыбаетесь? Утопия? Сказка? Но нам придется очень попыхтеть, чтобы это сбылось. Иначе для России шанс выжить невелик. И вы прекрасно это понимаете, а сами даже не можете между собой договориться, чтобы объединиться всем патриотам вместе. Гордыня, молодой человек, гор-ды-ня.
Виктории всегда казалось странным ее воинственное поведение. Девушке хотелось быть с ним приветливой, мягкой, непреодолимо тянуло причесать непослушный вихор. И вообще привести в порядок этого огромного лохматого медведя. Она уговаривала себя стать потише, но что-то – и вряд ли только обида за Церковь – не давало молчать.
– Вы же соль общества... А никакого положительного примера. Господа, народ не с вами. Вот что досадно. Впрочем, народ ни с кем: безмолвствует и выпивает. – Вике вдруг стало неловко. Она с грустью думала, что скоро конец работы, они могли бы пойти вместе к метро, купить мороженое, смотреть на звезды. “Но разве мы можем быть вместе, если он так говорит о Церкви?.. Ведь это моя жизнь”.
Молодой человек, словно испугавшись ее мыслей, стал прощаться.
“Замучила бедного, разве так можно?” – досадовала в душе Вика, а вслух сказала, улыбаясь:
– Приходите еще. Будем рады вас видеть.
– Да, как книгу дочитаю.
– А я постараюсь исправиться и больше не бранить патриотов.
– Да что нам сделается? Браните, – говорит он великодушно и, наконец, тоже улыбается просто и широко.
Вику снова потребовал телефон. Девушка узнала спокойный голос Анны, она просила разрешения подержать книгу подольше, спрашивала о здоровье и настроении.
Анна в жизни Виктории стала неким маяком. Инвалид с детства, имея тяжелые физические недуги, эта женщина на удивление была со всеми добра, внимательна и легка в общении. Вике иногда казалось, что инвалид как раз она, а не новая библиотечная подруга. В жизни Анне все давалось в сто раз тяжелее, чем остальным людям: жила одна, без родных и близких, отчего ее судьба превратилась в маленький подвиг. Борьба с болезнью, упорный труд сделали Анну терпеливой, спокойной и великодушной к чужим слабостям: от нее Вика никогда не слышала жалоб на плохое самочувствие, обид, упреков в адрес окружающего мира. Не потому что все было сладко да гладко, а просто такие высокие натуры еще встречаются на белом свете.
Насколько позволяло здоровье, Анна работала во вновь восстанавливающемся храме. Вышивала воздухи, мыла полы и даже таскала камни, не слушая отговоров. Вся она была такая ладненькая, аккуратная; дом скромен и опрятен; готовила, казалось бы, из ничего, на удивление вкусно. Виктория училась у своей новой подруги жить на земле и благодарить Бога за все. Осенью Анечка подарила ей демисезонное пальто, вероятно тоже кем-то пожертвованное. На мамино предложение купить что-нибудь поновее Викуля ответила решительным отказом и носила свой подарок с благоговением и любовью.
После их короткой телефонной беседы Вика почувствовала себя спокойной и даже, можно сказать, счастливой. Для нее работа была призванием, даром Божиим, который девушка ценила. Но и читатели, в свою очередь, давали Вике многое. Они все в этом суетном мире были единомышленниками.
Рабочий день кончился. Метель давно утихла. В маленькое полукруглое окошко стали видны звезды. Пора собираться домой.
Выйдя из подъезда и перекрестившись на купола, девушка не спеша идет к метро, смотрит на вырезанный узким переулком квадрат звездного неба и думает о том, что завтра жизнь подарит еще один замечательный день. Только надо попросить маму будить ее понастойчивее, чтобы уж завтра ни в коем случае не опоздать на работу.
