Жанр «Русские люди за границей» уже насчитывает около четырех десятков лет в современном изводе, а если брать Афанасия Никитина с его «Хожением за три моря», то не одну сотню лет.
И вот что, господа, получается: глагол «дивяхуся» (старорусск. «удивлялся, удивлялись») к жанру употребим как нельзя лучше и описывает весь круг впечатлений от «заграницы». Цивилизационный выбор Руси так уникален, что под него никому ещё подстроиться не удавалось. Да и надо ли, спросите вы, если дорожите уникальностью соседних и дальних народов больше, чем собственной. Отвечу: если быть человеком по-русски, обязательно. Человек по-русски – это свод неписанных правил чести и долга, и если он разрушается поведением и нашим, и соседским, беда.
В девяностые мы сами начали нарушать свои же своды, и вместо чести и долга обществу явился тип наглого, циничного и вороватого функционера, списанного с европейских сутяг, и трагедия наша с годами лишь усугубляется. Вместо учителей и преподавателей возникли бойкие торговцы лозунгами и формулами, вместо врачей – самочинные пророки и агитаторы, вместо экономистов – лоббисты интересов крупных компаний, а уж вместо политиков – и те, и другие разом. Представляет ли нам удовольствие жить в воображаемой Европе с подобием небоскрёбов и обилием банковских клерков, эффективных менеджеров того-сего? Нет.
Владимир Малягин – об этом. За строками правдивой хроники – история «кидка», в результате которого русский «лох» (литератор, между прочим, не средней руки, а из числа выдающихся) мотается по чужой стране, приглашённый двумя лохотронщиками за государственные, как потом оказывается, деньги. И пока обманываемый ничего не понимает, его ведут, а под конец всучивают два пакета ненужной дряни из разряда «гуманитарной помощи нищей России». Примерно так с нами в девяностые и обходились, и жалость к нам возникла на почве сближения с этой самой старушкой Европой.
После таких вот хроник и скажешь – не нужно нам ваших початых шампуней с приставшими к ним волосами, не нежно никакого вашего хлама, отстаньте от нас. Мы отказались от роли полицейского Европы совсем недавно, но как только у вас воцарится очередной хаос, и вы, безумные, снова вознамеритесь покорять нас, одумайтесь. Трижды подумайте, прежде чем в очередной раз уходить по старой смоленской дороге, заметаемыми пургой.
Сергей Арутюнов
1. Шесть процентов
Случилось всё абсолютно неожиданно. Как говорим мы, русские, нежданно-негаданно. Шло лето 93-го года. Я жил себе спокойно, никуда не собирался, как вдруг однажды ночью раздался телефонный звонок. Да не простой звонок, а из далекого Копенгагена. Звонил человек по имени Поль. Года за три до этого он был у нас в Москве, взял у меня несколько моих пьес. И вот теперь объявил, что одна из этих пьес поставлена в Дании, и он ждет меня в Копенгагене, чтобы вручить мне гонорар. Датская сторона оплачивает дорогу, проживание в гостинице, суточные. И естественно, сам гонорар.
Новость приятная, ничего не скажешь. Особенно для человека, не избалованного международными связями. Пошел, как мне велено было, в датское посольство, заполнил анкету, сдал чиновнику. Стали ждать приглашения от Поля. С датской визой на въезд к ним проблем не было, она выдавалась быстро и, к тому же, бесплатно. Попутно там же, в посольстве, справился про свой заграничный паспорт, старый он или новый. На новый выездной визы брать было не нужно, а вот на старый – обязательно. Меня успокоили: паспорт новый, можно ехать свободно.
(Кстати, в датском посольстве случилась интересная встреча. Со мной в очереди стояли два очень, ну очень молодых человека, парень и девушка. Но что-то с первого взгляда выдавало в них довольно бывалых людей. Время от времени они удивлялись: а зачем вообще люди в эту поганую Данию едут? Там же абсолютно нечего делать! Ух, как же меня подмывало вмешаться в их разговор и сообщить, этак между прочим, что я вот еду на премьеру своей пьесы и вообще собираюсь получить там гонорар! Гонорар, слышали вы, птенцы, такое слово?...
Как же я был счастлив, что удалось-таки удержать язык за зубами и не опозориться перед этими «птенцами». Потому что из их дальнейшего разговора я вдруг понял, что они, большой компанией, заняты перегонкой автомобилей из Дании в Россию. Не датских, конечно, автомобилей, а настоящих – из Германии, скорее всего. И когда зазвучали цифры в двадцать, тридцать, сорок тысяч долларов за машину, я понял: эти ребята знают, что такое гонорар, гораздо лучше меня. И лишний раз я убедился в том, что молчание – это абсолютное, чистопробное золото…)
А тем временем от Поля пришло приглашение, мне проставили въездную визу в Данию, и я поехал за билетами. Денег, естественно, занял – пятьсот долларов. У кого занял? У своей тогдашней начальницы. Но вот билет до Копенгагена куплен, и надо готовиться к отъезду.
Как нашего человека готовили в те времена в загранпоездки? Во-первых, приодеть его надо, чтобы там не очень отличался, во-вторых – запастись подарками. У приятеля позаимствовал плащик, у другого пиджак, собрал подарки для еще не известных, но уже горячо любимых заграничных друзей.
И вот – день отъезда. В руках – полные сумки, служебная машина привозит меня в Шереметьево. Прохожу досмотр, добираюсь до паспортного контроля. Девушка перелистывает мой паспорт… Еще раз перелистывает…
- А где же у вас выездная виза?
- Мне не нужна. У меня паспорт нового образца.
- Двадцать первая серия? Странно. Минутку, я проконсультируюсь у пограничников.
Мне становится жарко. Очень жарко… Видать и пиджак, и плащ я взял явно не по погоде! Но вот девушка возвращается.
- Вынуждена вас огорчить. Вам необходимо получить выездную визу.
- Да не может быть!.. Да я же специально у них уточнял!.. Паспорт новый, а самолет сейчас улетит…
Самолет улетел по расписанию, но без меня. Премьера тоже состоялась без автора. Шок был для всех своих, но оправились достаточно быстро. Позвонили Полю, поделились горем, а сами – собрались в МИД, получать выездную визу, теперь уже через знакомых, как всё и всегда у нас делалось.
И тут оказалось, что это въездная виза в Данию бесплатна. А вот выездная из России для российских граждан – за деньги. Наконец даже я начинаю соображать подоплеку событий. Это чужое государство может меня к себе задаром впустить. А уж родное-то меня, любимого своего сына, безвозмездно никогда и никуда не выпустит!.. Но делать нечего, против рожна не попрешь, и вот паспорт сдан, деньги тоже.
Как вдруг грянули на нашу голову очередные политические потрясения со стрельбой из танков по парламенту, с человеческой кровью, с истериками «творческой интеллигенции», призывающей к этой крови. К зданию МИДа, где мне надо теперь получать паспорт, нельзя даже близко подойти. И пока всё утихомирилось слегка, пока рассосалось высокое напряжение, прошло еще недели две.
Но вот и паспорт с визами на руках, и новый билет куплен. Правда, к этому времени уже датская виза подходит к концу, но за это я не переживаю: помню, как год назад продлевал визу в Германии – никаких проблем, только 20 марок заплати.
Время от времени звонил Поль, интересовался делами, но на вопросы, сколько же все-таки денег меня ждет, отвечал всегда односложно тихим задушевным, каким-то ночным голосом: «Сикс просентс. Шесть процентов.»
И вот настал первый день моей поездки.
Со второй попытки (первая была почти месяц назад) прохожу паспортный контроль свободно. Зато теперь почему-то – долгое изучение моего паспорта пограничником. Сверяет фото с лицом, еще раз сверяет, еще раз… Да неужели же я так похож на шпиона или на какого-нибудь невозвращенца? Но вот звучит строгий вопрос:
- С какой целью выезжаете?
- Там поставили мою пьесу, еду на премьеру.
- Где это «там»?
- В Копенгагене.
Наконец нехотя отдает мне паспорт, и я выхожу во «фри-шоп». Впрочем, что мне до этой свободной торговли, если в кошельке – последние (и единственные) 50 долларов?
Два часа полета – и мы в Копенгагене, столице королевства Дания. Начинается главная заграничная мука – немоты и безъязыкости. Кое-как нахожу выход, подхожу к их паспортному контролю. Подаю документ. И тут… Естественно, по-английски:
- Как долго будете в Дании?
- Дня три или четыре.
- Но у вас виза на два дня!
- Я помню, но я продлю.
- ???
Он меня явно не понимает.
Начинаю косноязычно объяснять и растолковывать, как «last summer» я был в Германии, и как легко мне там продлили визу… Он меня не понимает!..
Он уходит, возвращается, забирает мой паспорт, снова уходит, теперь уже очень надолго, опять возвращается, спрашивает, встречают ли меня в Копенгагене. Да, меня встречают (по крайней мере, я только на это и надеюсь!). Он ведет меня к выходу. (Только бы Поль был здесь! Без него мне проще сразу застрелиться! Но если стреляться, то из чего?..)
Выходим в зал – и вот он! Маленький, бородатый – самый нужный мне на всем свете человек! Ну, теперь у меня гора сваливается с плеч! Я всего лишь гость, а с документами пусть хозяева разбираются.
После наших приветствий пограничник начинает рассказывать проблему. Как-то очень долго. А вот и Поль посерьезнел… Да неужели для них это и вправду проблема?
Но вот они о чем-то, кажется, договорились, и мы наконец выходим из аэропорта. Первые шаги по неведомой датской земле, точнее – по датскому асфальту. Проходим на платную стоянку, подходим к… вот тебе и раз! Подходим к старенькому «вольво» годов семидесятых, местами крепко, чуть не до дыр, проржавевшему. Получается, мои датские друзья, говоря мягко, далеко не самые богатые люди?..
От аэропорта до города километров десять, не больше. Дороги – нечто среднее между нашими и немецкими: ям нет, но заплат много. И уж совсем умиляет количество наших «жигулей» - их встречаешь практически чуть ли не на каждом километре. Ну да, ведь своих легковых машин Дания не делает, во всяком случае, массово.
Продление визы – в отделе полиции. Приемные часы уже кончились, но нас принимают. Начинается долгое заполнение анкет и подробное выяснение, кто я, откуда, зачем и к кому. У Поля списывают все его данные, у меня – пересчитывают доллары в бумажнике (как выясняется, весьма немаловажная операция).
Но вот час спустя продлевают мою визу еще на два дня и отпускают нас с миром. Едем в офис, по дороге заходим в супермаркет, где мой хозяин покупает еды. Много еды, целую тележку. И вот наконец мы в маленькой театральной конторе в самом центре Копенгагена. Здесь еще один человек, молодой коллега Поля по имени Стив. Начинается мука еды (бутерброд надо резать ножом и есть вилкой), соединенная с мукой разговора без языка.
Но мне все же объясняют, что теперь я поступаю на попечение Стива до 9 вечера. Поль сейчас будет занят, он встретится со мной ровно в 9, и мы с ним поедем одиннадцатичасовым поездом… Стоп, а поездом-то куда?.. Начинает приоткрываться реальность: оказывается, пьеса моя поставлена вовсе не в Копенгагене, а в маленьком Ольборге где-то на самом севере Дании. Этого мне не говорили!..
И вот я оставлен со Стивом и начинается мучительное «гуляние по Копенгагену», когда ты еще можешь вякнуть слово-другое, но из слов спутника понять не можешь практически ничего. Да еще и акцент английского, разный у русских и датчан, тоже сказывается. Остается кивать головой и улыбаться.
Спрашиваю, где русская церковь. Это одна из главных моих надежд. Когда я собирался в Данию, то моя кума не просто советовала, а прямо-таки требовала, чтобы я нашел в Копенгагене отца Александра БИрона (почему-то произносилось с ударением на первом слоге). А причина была такова: кто-то из знакомых московских хиппи моей кумы когда-то был в гостях у этого самого отца Александра и получил такой теплый, такой гостеприимный прием, что никогда уже не смог этого забыть.
Вот в этом и я сейчас нуждался больше всего: в теплом человеческом приеме среди этих чужих стен, чужих лиц, чужих глаз. Услышать родную речь, получить слово поддержки. Человеку ведь не так много надо для счастья – просто чтобы его поняли, чтобы не оттолкнули, как это делают наши московские духовники, всегда открытые душой для любого встречного…
Православная церковь в городе одна, юрисдикции зарубежной. Подходим к ней, но она еще закрыта. Впрочем, служба сегодня будет в пять. Ну вот, появилась хоть какая-то человеческая перспектива. Гуляем еще часа полтора. По площадям ходят странные толпы молодежи в полумаскарадных костюмах с разрисованными лицами – белый фон, пересеченный красными полосами - национальный датский флаг. Крики, шум, хлопушки – в общем, поведение вызывающее. Но я уже знаю по прошлым «выходам в свет», что вся эта вопящая и беснующаяся на улицах западная молодежь для прохожего обывателя не слишком опасна. Для них это всё – только театр.
…Уже позже, дома, оформились эти карнавальные картинки в простую и горькую мысль: да, для них это действительно игра и развлечение. Какой-нибудь чудовищный на вид Элис Купер (беру пример наугад) может в реальности быть добропорядочным гражданином, честным налогоплательщиком и даже патриотом своего государства. Не так у нас. Наши молодые дураки, в отличие от вопящих датских парней, существа сущностные. И, восприняв форму, они наполняют ее соответствующим ей (и жутким порой) содержанием. И что это, как ни очередная драма нашей национальной доверчивости?..
В половине пятого снова подходим к храму. Тут же появляется женщина, открывающая двери.
- Вы что-то хотели?
(Наконец-то, хоть с акцентом, но русский родной язык!)
- Да, поговорить с отцом Александром БИроном.
- БирОном, – поправляет она меня.
(Сам знаю и всегда знал, что БирОном, да ведь куму послушал!)
Входим внутрь, интерьер богат и покоен, иконы свои, знакомые до боли. А вот и батюшка появляется из алтаря. В предвкушении душевного общения по-русски перехватываю его, подхожу под благословение.
- Батюшка, можно на минутку?
- Пожалуйста…
(Оказывается, и у него акцент?)
- Я из Москвы, из журнала. Хотел бы с вами побеседовать.
- А что за тема в вашем журнале?
- История России, история Церкви, уклад старой жизни… Да вот, я и журналы для вас привез!
- Журналы?.. Нет, не нужно… Видите ли… Мы стараемся быть осторожными со всем, что приходит оттуда… Москва далеко. И не о чем нам с вами беседовать. Знаете, мы семьдесят лет терпели и еще потерпим…
К концу своего маленького монолога он даже начинает слегка раздражаться и чуть-чуть повышает голос. Совсем немного, но мне хватает. А еще его взгляд вдруг напоминает мне нашего пограничника в Шереметьеве, который подозревал меня в чем-то не очень хорошем. А потом священник уходит. Окончен разговор и вынесен приговор. Приговор окончательный, а потому и обжалованию не подлежит.
Я остаюсь, придавленный невыносимой тяжестью открытия: этот человек не любит меня. За что-то он меня невзлюбил. Именно меня! Но разве такое возможно? Не любить человека, увиденного впервые, только за то, что он приехал из России? И этот храм называется русским православным? Или человечное отношение вы можете проявить только к московским хиппи как к «борцам против тоталитарного режима»?..
И вторая мысль накатывает как волна, теперь уже возмущенная: так это вы терпели семьдесят лет? Вы – здесь – терпели? А наши миллионы мучеников за веру там – развлекались в это время?.. Развлекались, идя под пули и на плахи? Отдавая самое дорогое, единственное дорогое, что есть у человека! Да верующие ли вы вообще, если картина мира (вашего мира) так чудовищно искажена и напрочь лишена любви?..
(Я прекрасно знаю, что в Зарубежной Церкви было много настоящих подвижников и святых. Но мне попался вот такой именно пастырь, и я не хочу фальшивить…)
Слава Богу, мой милый провожатый ни слова не понимает по-русски. А потому Стив вполне уверен, что наша встреча со священником была очень сердечной. Теперь по установленной Полем программе – поездка к Стиву домой и ужин. На автобусе приехали на окраину, пришли в небольшой домик, где Стив снимает две маленьких комнатки. Он принялся готовить ужин, а я почувствовал такую тяжкую, такую нечеловеческую усталость после этого бесконечного дня, что вспомнил, как по-английски «спать». Мне показали место, я лег и тут же уснул.
Разбудили меня часа через два. Ужин был готов, а у Стива уже сидела его подруга. Ну вот, еще женщины за столом не хватает для полного счастья. Начался долгий ужин почти молчком. Вот и 9 вечера прошло, а Поля всё нет. Зато я узнал, где он! Оказывается, я приехал в Копенгаген в день огромного, решающего национального события: сегодня произошел футбольный матч между датчанами и ирландцами, старыми, да что там старыми – вечными соперниками. Так вот отчего этот патриотически-театрально-маскарадный подъем молодежи!
Наконец, часу в 11-м появился Поль. До этого я уже успел пролить красное вино на белоснежную скатерть, тут же вспомнив героев Достоевского, которые обязательно должны отметиться чем-то похожим, если уж не разбить драгоценную хозяйскую вазу. Оказалось, что наши жизненные планы резко поменялись: на сегодня поездка в Ольборг отменяется – нет билетов (о, да это совсем как у нас, порадовался я про себя). Отчего же билетов нет? Да ведь вся Дания разъезжается по домам после футбола. Мы поедем в Ольборг завтра с утра.
Ночевать отправились к Полю домой, он отвел меня в детскую, где было постелено. Я отдал ему свои презенты и лег. Господи, ведь это только первый день прожит, сокрушался я, засыпая тяжелым мертвым сном…
2. Кругом Гамлеты
Второй день начался в 8 утра, когда меня подняли и представили жене и детям. Семья тут же убежала на работу и в школу, а мы скромно позавтракали и поехали на вокзал. Оказалось – поезд на Ольборг вот-вот отправится! Нам пришлось бежать, куда-то ехать на электричках, но за минуту до отправления мы все же сидели на своих местах в поезде дальнего следования.
Шесть часов я дремал сидя, исключая время переправы на пароме через пролив, когда пассажирам надо было выйти из вагонов. В первый раз поговорили наконец и о делах. Выяснилось, что сегодня же вечером после спектакля Поль вернется в Копенгаген, а я останусь еще на сутки. Зачем? Что мне делать одному в чужом городе? Но ведь театр выдаст деньги за спектакли (те самые «шесть процентов»), и можно будет купить запчасти для моего пожилого «фольксвагена», купленного в прошлом году в Германии. Ну что ж, это тоже дело.
В Ольборг приехали в 4-м часу, сели на такси, но поехали не в театр, где я рассчитывал поселиться (отель, по словам Поля, как-то не выгорал), а домой к «помощнику шефа». «Помощник шефа» лет 25 встретила нас у дома почему-то босиком («октябрь уж наступил»!), заплатила за такси. Нас уже ждал стол. Это, кстати, был единственный дом, где к нашему приезду специально готовились (может, сказывалось уважение всякой провинции к своей столице?). На столе были даже грибы и селедка. Подняв палец, Поль подчеркнул, что селедка – деликатес, который едят далеко не каждый день! Чтобы не спровоцировать международные трения, я не стал ему говорить, что у нас селедка – это, вообще-то, еда простонародья, а еще отличная закусь под водочку для наших классических пьяниц.
Разговор по-английски шел «без того же успеха». Питала меня теперь надежда: мне было обещано, что вечером в театре меня будет ждать переводчик.
И вот вечер наконец наступил. В театр мы поехали на такси; машины у наших хозяев не наблюдалось. Нас привезли в какой-то спортзал, находившийся в стадии реконструкции. Этот зал недавно отдали театру. А сам театр – не профессиональный, но и не самодеятельный, а нечто вроде учебного. Руководитель по имени Флеминг – учитель на ставке в отделе образования, юные актеры – безработная молодежь, мечтавшая стать профессиональными артистами.
Мне подарили две майки с эмблемой театра. Пошли в зал, где будет играться моя пьеса. Зал оказался подвалом какого-то отеля. «1 ночь – 600 крон» (то есть 100 долларов) – гласила надпись у входа.
Суровая действительность разворачивалась передо мной и раскрывала свои тайны. Зальчик мест на 50, из которых заполняется чуть больше половины – интересно, сколько же составят пресловутые шесть процентов? Я начинал понимать, что ждут меня сущие копейки, хотя и датские.
А вот и избавление мое, пусть ненадолго – переводчица по имени Ирина. Четыре года как вышла замуж за датчанина, три с половиной года живет здесь, но паспорт смогла получить лишь полгода назад, в Питере. До прихода режиссера разговариваем с Полем. У него – новая идея: из тех денег, которые я должен получить, 400-500 долларов отдать за перевод моей пьесы на английский, причем сделать перевод в Москве (дешевле!). Так получается, долларов на 400 я все же смогу рассчитывать?
Но вот наконец появляется Флеминг, режиссер. Ба, да это же настоящий принц датский! Лицо задумчивое и даже унылое, толком даже гостю не улыбнулся, что для иностранцев, согласитесь, не характерно, руку подал безвольную и мягкую как тесто. Весьма неприятное рукопожатие, но, наверное, Гамлет и не может быть иным?.. О делах он категорически не мог говорить, даже как-то отворачивался. За него объяснили: очень переживает за возможный провал.
Но вот мы в зале, и спектакль начался. Самодеятельность – везде самодеятельность, даже и в Дании. А может – тем более в Дании. Но как искренне они старались походить на настоящих артистов! В общем, свое «спасибо» они заслужили.
После спектакля актеры пригласили меня «пить пиво». Оказалось, пиво пить надо в их молодежной забегаловке, в подвальчике, в такой удушливой табачной тесноте, что и дышать трудно. Гамлет наш даже и пиво умудрился пить с задумчиво-печальным гамлетовским видом, решая всю ту же экзистенциально-онтологическую проблему, которой прославился шекспировский прототип. (А вот интересно: настоящий Гамлет пиво пил? Ведь пил же наверняка, недаром по пьесе был тучен. Но Шекспир это приятное занятие оставил, очевидно, себе, а Гамлету уступил отравленное вино. Так, кстати, многие авторы поступают со своими героями, даже любимыми.)
В этом шуме и гаме удалось хотя бы поговорить с Ириной. Ведь надо же было мне хоть что-то узнать о жизни, с которой я так внезапно и нежданно соприкоснулся! Итак, вот ее рассказ. Дания – страна с 12% безработных от общего числа населения (напомню, шел 1993 год), с очень высокими ценами (то, что всё гораздо дороже, чем в Германии, я уже успел понять по цифрам в витринах), но и с сильной социальной защитой, когда буквально каждый работающий участвует в содержании безработной массы. Даже сама Ирина с мизерной зарплаты преподавателя русского языка (дважды в неделю на курсах от муниципалитета) отдает в налоги почти половину. Поэтому один работающий супруг содержать семью не в состоянии, работают (если найдут работу) оба. А в целом - провинциальная, скучная, мещанская страна (это тоже ее слова). И еще я узнал кое-что о театре: актеры – не актеры, а безработные, но не просто, а, что называется, условно безработные. Пособие по безработице выплачивается им только при условии, что они не болтаются по улицам, а занимаются чем-то общественно-полезным. Ну, например, репетируют и играют в такой вот театральной студии.
Вдруг вскочил из-за стола Поль и галопом побежал на поезд: до отправления оставалось семь минут! Какая странная походка у этого человека, подумал я. Опаздывать на поезд – это, похоже, его постоянная манера действий. Было поздно, засобиралась и Ирина, но прежде мы все же решили выяснить денежный вопрос с Флемингом. Так какие же деньги должен получить автор?
Ответом было такое искреннее, такое чистосердечное изумление, что даже гамлетовский задумчивый и лиричный образ слетел с человека на несколько минут: деньги?.. Какие деньги?!. Все расчеты надо вести с Полем в Копенгагене (с тем самым Полем, который только что ускакал на поезд!), а у нас тут никаких денег нет, да и быть не может! Неужели вы сами этого не видите и не понимаете? Ну вот, наконец-то я и узнал, что же это такое – мои «шесть процентов от сбора»!
В виде утешения Флеминг сообщил, что нашел человека, который завтра поможет мне купить запчасти. Тут уж и я не сдержал изумления, а может, и возмущения: какие могут быть запчасти без денег?!
Впрочем, очень быстро выяснилось, что хорошую мину даже при такой плохой игре надо держать нам обоим.
Он: А где наш автор хочет остановиться на эту ночь: в отеле или у меня дома?
(В отеле? Да откуда у вас, у безработных, деньги на отель?.. Уж теперь-то я вижу, кто вы есть в реальности!)
Я: Как вам удобней. А мне все равно.
Он (с задумчивым гамлетовским видом, как бы размышляя): Мне кажется, в отеле не будет того домашнего уюта, которого… Который… Которым…
(Ну еще бы! Одна ночь – сто долларов! Ладно, идем в домашний уют!..)
Я: Ну значит, я остановлюсь у вас.
(Спать, спать, где угодно, только не на улице, а то сегодня холодно!..)
И вот мы идем в домашний гамлетовский уют. Вполне приличный парадный подъезд, но входим в квартиру – да что это?! Любая наша коммуналка лучше! Оборванные обои, обшарпанные полы и двери, кучи какого-то хлама по углам… Так это и есть домашний уют по-гамлетовски? Какое у них удивительное умение – обычную свою бедность и даже нищету подавать как домашний уют! Да видели ли вы вообще когда-нибудь настоящий домашний уют?..
Меня проводят в детскую (опять детская!), хозяин которой в этот момент смотрит телеящик. А где же кровать? А, вот она: если положить голову на ее спинку, то по длине может хватить. Широкий гамлетовский жест: вот здесь вы можете располагаться и отдыхать… Могу, но белье-то где? Белья, к сожалению, нет. Ну хоть подушка!.. И тут я ее увидел. Она была подоткнута за спинку и представляла собой носовой платок 20 на 20 см, только чуть потолще. Ну совсем чуть-чуть.
Что ж, все-таки не на улице, не на холодной скамейке в парке. Я прикрыл дверь в коридор – и обнаружил, что в ней отсутствует ровно половина. Но мне было уже все равно.
…На следующий день, проснувшись, я захотел принять душ. Тем более, что Флеминг с вечера показывал мне дверь из кухни в «бассрум». Я открыл ее – и остановился в недоумении. Помещение метр на метр, открытое окно на улицу (а там – градусов 7 тепла), всё пространство внизу занято пластиковым ящиком душа, возвышающимся над полом сантиметров на 60. А где, извиняюсь, раздевалка? Через дорогу, как в старинном российском анекдоте про баню?
Впрочем, исхитрился раздеться, исхитрился и помыться. К счастью, одеться тоже исхитрился. В кухне за столом уже сидели сам Флеминг и его жена (та, что накануне дарила мне майки). Она не пошевелилась, не оторвалась от своей газеты. Стол был пуст, они сидели каждый со своей чашкой и что-то тихо жевали. Флеминг после паузы все же предложил мне «чай или кофе». Я выбрал кофе. Мне налили в большую кружку, поставили на стол. Следующий вопрос: с молоком или с сахаром? Интересный выбор. С молоком и с сахаром, – сказал я. Как? С молоком и с сахаром?.. Жена Гамлета наконец оторвалась от своей газеты. С молоком и с сахаром вместе?.. Что говорит этот человек? Да разве такое вообще возможно?! Ах да, ну он же из России, дикарь, – читалось в ее с легка расширенных глазах…
Молоко нашлось где-то поблизости, а вот сахар они начали искать чуть ли не вдвоем. Наконец и он нашелся на какой-то четвертой полке пятого шкафчика. Пара ложек сахарного песку завалялось в какой-то пластиковой коробке, очевидно, случайно оставшись от прожорливых детей. И когда я уже допил свою кружку, вдруг прозвучал вопрос: О, а может быть, вы хотите и поесть? Тогда вы можете сделать себе бутерброд. Вон там – хлеб, масло, сыр… (Вон там – это на дальнем столике рядом с мойкой. То есть я сам, будучи у них в гостях, должен пойти, отрезать себе хлеба, помазать маслом, сделать бутерброд с сыром…) Спасибо, не хочу. Тут в очередной раз просыпается жена Гамлета, отрываясь от своей газеты. Человек не хочет есть? Странно…
Представляю себя, принимающего таким же манером своих гостей (и не обязательно заграничных!). Мне кажется, я бы чувствовал себя полным хамом, моральным уродом, элементарно не позаботившись о человеке, который впервые посетил твой дом. А что чувствуют они? Что чувствует она, призванная соблюдать хоть какой-то домашний уют? Тот самый домашний уют, о котором мы говорим с ее Гамлетом?.. Или любые чувства – это уже не про них? Хабалка, называла таких хозяек моя покойная тетя…
Позавтракав таким образом, ухожу «гулять по городу» до 12. Ухожу с облегчением: можно, наконец, не имитируя общение, просто побыть одному…
В 12 я опять у Гамлета, и он, наконец, кормит меня. Набор продуктов у всех примерно одинаков (кстати, везде вместо масла на столе был маргарин), и вот я опять могу какое-то время жить дальше. Во время обеда набираюсь наглости и спрашиваю, чья это квартира и почему она в таком ужасном состоянии. Квартира Флеминга, но на ремонт нет денег. С моим английским и его акцентом улавливаю только общий жалобный тон.
Надо опять спасаться от бессмысленного общения, когда обоим нечего сказать друг другу, да и неинтересно что-то узнавать – настолько всё плоско, ясно и очевидно. Выход один – «гулять». Ухожу из этого удушающего «домашнего уюта», теперь уже до пяти. Бреду на другую сторону морского пролива по мосту, но не успеваю дойти до середины, как вдруг – замигали светофоры, загудели сирены, опустились шлагбаумы. Движение замерло, мост поднимается. Проходит несколько кораблей – и огромная махина опускается на свое место с точностью до миллиметра, так что невозможно увидеть шва…
И во время этих гуляний – интересный короткий диалог. Меня приметили местные пьяницы и решили, видимо, немножко пощипать. От наших они отличались более опрятным видом, но лица были весьма похожи. Заводилой, как это почти всегда бывает, выступил самый маленький и активный. Диалог, что естественно, шел по-английски.
- Добрый день! Я моряк. Мой корабль ушел под воду. Не могли бы вы чуть-чуть помочь моряку с утонувшего корабля?
- Добрый день. А я из России. У меня вся страна ушла под воду. Поэтому ничем не могу вам помочь.
- О, Россия? Ельцин – вери гуд!
- Я не знаю. Может, вери гуд, а может – вери бэд!
На этом разошлись восвояси…
В шестом часу Флеминг еще раз чем-то кормит меня. Теперь по программе, составленной нашим невидимым диспетчером Полем – поход в театр Ольборга (на этот раз в профессиональный городской). Спектакль по пьесе местного поэта. О войне, о датском сопротивлении. Оно было, конечно, датское сопротивление, но и в нем проявилась глубокая провинциальность этой страны. Особенно по сравнению с русскими масштабами. Спектакль получился тоже смешной, наивный, очень примитивный, но при этом, как ни странно – трогательный. Да и как тут не растрогаться, если в финале герои поют хором, пусть и по-датски, «Из-за острова на стрежень»…
Но вот и спектакль окончен, домой к Флемингу, сумки на плечо – и на вокзал, где уже ждет поезд. Наконец, наконец! Уже и возвращение в Копенгаген воспринимается почти как возвращение домой. Во всяком случае, как шаг по направлению к дому. На перроне, пока ждем посадки, последнее проявление гамлетовской утонченности. «Принц датский» дарит мне цветочек, который срывает тут же, на перроне, на жиденькой октябрьской клумбе. Кажется, это был последний цветочек на той клумбе… Художник… Сколько же здесь художников!.. Представляется иногда, что одни гамлеты кругом…
В поезде шесть спальных мест в купе, по три полки с каждой стороны. Тесно, но никто не пытается поменяться местами, как это почти всегда происходит у нас. Какая-то датская пенсионерка быстро лезет на третью полку – у нее такой билет, это ее место, законное место, и на лучшее она претендовать не имеет права, и она об этом отлично знает и не собирается претендовать. Я лежу на второй полке, один, ни с кем не надо разговаривать целую ночь, а значит – я почти счастлив. Прощай, Ольборг! Даст Бог, больше никогда не увидимся!
3. И окончательный расчет…
Поезд пришел в Копенгаген в 7 утра. Поль уже встречал меня на перроне. Едем к нему домой, по дороге он интересуется, удалось ли мне купить запчасти для моей машины. Узнав, что мне не дали ни гроша и велели все расчеты вести с ним, он как-то изумленно задумывается. Неужели это и вправду неожиданность для него? Или это высокое актерское мастерство, наработанное за годы общения с театральными людьми?
Дома никого нет, семья уехала на уикенд в деревню, к родителям жены. Поль ложится досыпать, я моюсь в «бассруме». Во всех домах, где я был, мылись исключительно под душем, который был всегда совмещен с туалетом (кроме удивительного и фантастического дома Флеминга-Гамлета и его спящей с открытыми глазами Офелии).
В 9 утра завтракаем и отправляемся в Эльсинор. Об этой поездке я просил с первого дня, тем более, что расстояние от города до замка – всего километров тридцать (вообще-то сам замок называется Кронборг, а Эльсинор – название города). По дороге берем с собой какого-то знакомого Полю исландского драматурга, который сегодня улетает к себе домой.
И вот мы в Эльсиноре. Замок впечатляет, конечно, только как-то уж слишком он аккуратен. Проходим с экскурсией по второму этажу. Залы, гостиные, всё торжественно и официально. Красиво, но я-то жду другого. Того самого, мрачного и драматичного, из «Гамлета». На первом этаже, как указано в плане, расположены церковь и казематы. Вот где, наверное, сохранился настоящий Шекспир!
Экскурсия спускается на первый этаж. Я в предвкушении чего-то подлинного, аутентичного, как любят говорить теперь. Ну, хоть ради этого драматургу стоило побывать в Дании! Но что это? Я вижу, как Поль со своим другом-исландцем, увлеченно разговаривая между собой и абсолютно забыв про меня, спускаются по лестнице к выходу из замка. А я?! Нагоняю их:
- Поль, какие проблемы?
- Мы едем в аэропорт. У нашего исландского друга самолет. Но если вы хотите – можете остаться и приехать поездом.
От этого хамства я теряю дар речи и молчком иду за ними.
В аэропорт приезжаем минут за 15 до самолета: оказывается, рейс до Рейкьявика считается местным, и быть в порту за 15 минут – вполне достаточно.
И вот мы опять в Копенгагене. До отлета – еще почти целые сутки. Подъехали к какому-то супермаркету. «Сейчас будем покупать еду!» Он накладывает опять полную тележку и все предлагает мне выбрать то, что я хочу. Но я ничего не хочу. Я хочу не видеть всего этого прекрасного мира и этого замечательного Поля, но как раз это пока невозможно…
При расчете на кассе денег у моего Вергилия не хватило, пришлось ему достать свою кредитку. По дороге в офис заскочили домой, где Поль выгрузил добрую половину, если не больше, купленных продуктов.
И вот мы сидим в офисе. Выпиваю пару бутылочек пива, чтобы хоть как-то расслабиться. Слово за слово, начинается, наконец, деловой разговор. Впрочем, какой уж тут деловой… Положение мое не из лучших. Если я вернусь домой, имея долг в 500 зеленых – откуда же мне их брать? Поэтому удар я стараюсь нанести наверняка.
- Поль, одна маленькая деталь. Мой заимодавец – это мой шеф.
- О-о-о?..
Можно было бы назвать это запрещенным приемом, если бы это не было чистейшей правдой. Но ведь это именно он вытащил меня сюда, в конце-то концов, обещая свои мифические шесть процентов от сборов! А то, что свободные западные люди боятся своих «шефов» гораздо сильнее, чем замордованные советские (подсоветские, постсоветские – кому как нравится) – это я знал давным-давно, благо, не первый раз к тому времени был за кордоном.
Но если кто-то думает, что где-то кому-то кто-то просто так выдаст деньги… Он взял листочек, написал цифру 500. Пожевал губами. Потом сказал:
- 329 долларов – билеты туда и обратно.
- Еще 70 долларов – виза, – ответил я.
- Это 399 долларов…
- А еще 50 – подарок человеку, который делал мне визу. Это наша жизнь, и она такая, какая есть, Поль.
- Это 449. А еще?
- А остальные у меня в бумажнике.
Сошлось. Посчитал, опять пожевал губами, долго молчал. Открыл папочку с моим «делом». В ней были билеты авиа и железнодорожные, все чеки из супермаркета… Ведь это только у нас могут водить иностранцев в ресторан «на свои», как я, например, водил этого самого Поля три года назад (про домашние застолья я просто не говорю!), а у них всё поставлено на солидную юридически-экономическую ногу!
Дальше он начал размышлять вслух. Выходило так, что деньги за авиабилеты он мне отдаст сегодня, а остальные, до 500 долларов, завтра перед отлетом. Ведь министерство, как он надеется, возместит ему и эти расходы, как возмещает все расходы, связанные с моим приездом…
Начинаю понимать всю картину целиком. Значит, своих денег (или денег своего карманного частного агентства) он на меня не тратил ни гроша! В мире здорового бизнеса и свободного предпринимательства он удобно устроился на шее (или в кармане) датского Минкульта, как в былые социалистические годы это было возможно и у нас. В мире частного капитала он экономит сотню-другую-третью на продуктах – часть в офис, но большую часть – домой. А по его отчетам выходит, что все это съел, сожрал ненасытный голодный драматург из голодной России!
Да, но зачем же он все-таки меня-то сюда вызывал? Ведь не на эту же деревенскую премьеру, в конце концов? Должна же быть логическая, практическая причина у этих практических людей! Ну, так зачем? А затем, что до этого момента наши отношения юридически никак не были оформлены. И это надо срочно делать, передав ему права на распространение каких-то моих пьес. Но зачем это нужно? Зачем это нужно мне, если с каждой такой или подобной постановки я буду получать ноль целых и чуть меньше десятых? Но это нужно ему. Потому что пьесы самых разных авторов и есть оборотный капитал драматургического агента. А потому заключение этих контрактов как-то естественно и ловко в его развернутом монологе увязывалось с теми самыми 500 долларами, которые… В общем, вы поняли.
Домой из офиса вернулись только к 10 вечера. Я взял стопку их газет и стал просматривать: что есть о нас, о наших последних кровавых событиях начала октября 1993 года?
Одна газета, вторая, третья… О России нет ничего! Ни одного материала! Впрочем, и к этому я уже был готов. За эти четыре дня я несколько раз заводил разговор о наших последних политических потрясениях. В лучшем случае я натыкался на вежливое сочувствие, но обычно меня встречал равнодушный стеклянный и абсолютно непонимающий взгляд.
А в это время Поль кому-то звонит. А ведь это он звонит Флемингу! Опять тихий, задушевный и долгий разговор. Но похоже, что они все же не до конца понимают друг друга и даже как-то противоречат друг другу. Неужели же он и вправду ждал, что амебообразный Гамлет из Ольборга приготовил для меня какие-то деньги? Но тогда он просто неопытный пацан, не имеющий настоящего понятия о профессии драматургического агента, которой пытается заниматься.
…Наконец в какой-то по счету газетке странице на 10-й нахожу маленькую заметку в 5-6 строк о том, что президент Ельцин, в целях дальнейшей демократизации недемократичной российской жизни, приказал вынести Ленина из Мавзолея, а Собчак приказал снести какой-то революционный памятник в Питере. И всё. Похоже, что в это время у нас была вполне спокойная идиллическая жизнь…
Но вот наступил наконец день пятый и последний.
Спал я всласть, проснулся в десять. Сели завтракать. Поскольку всё уже было решено, и я надеялся приехать домой хотя бы без долга, остальное мне было не очень интересно. В Москву, в Москву!.. Этот отчаянный вопль Трех Сестер был в этот день моим главным и единственным девизом.
В общем, завтрак проходил довольно спокойно. Как вдруг Поль, несколько даже смущаясь (что меня сразу насторожило), завел разговор на новую тему. Его жена собрала для меня вещи, которые в их семье уже никто не носит, и будет хорошо, если я их посмотрю… Ага, сдернув меня с места и не заплатив мне обещанных денег, да не заплатив вообще никаких денег, ты теперь хочешь откупиться от меня пакетом вашего ненужного старья? (И ведь было же мне с чем сравнивать! Год назад из Германии с кёльнского радио ВДР я получил гонорар, которого хватило на покупку автомобиля, пусть и не нового.) В общем, от их пакетов я отказался и довольно резко.
Он явно не ожидал такой реакции. Посидел, подумал, опять пожевал губами… Начал убеждать меня, что вещи взять надо в любом случае: ведь если моя семья не станет их носить, то есть другие люди, которым это обязательно пригодится!.. И потом – вот отличные игрушки для детей… А вот стеклянные гирьки, которые пригодятся моей жене на кухне… (Странные гирьки. Они потом довольно долго стояли у нас на полке то ли как украшение, то ли как память об этой удивительной поездке. Та гирька, на которой написано «1 кг», весила полкило, с надписью «1/2 кг» весила 250 грамм и так далее по убывающей.)
Я видел, что ему очень нужно и важно, чтобы я хоть что-то взял из его рук. Он был настойчив. Ну ладно, махнул я рукой, если уж он так хочет… (Но не всегда надо быть уступчивым, не всегда! Как часто меня подводила моя природная мягкость…) Поль как-то даже радостно и быстро сам всё сложил, сам всё упаковал – и вот два аккуратных пакета готовы.
В половине двенадцатого выехали в аэропорт. Здесь в кассе он поменял кроны на доллары. И вот мне выдается ровно 500 долларов (мой долг моему шефу, это же святое!). При этом меня просят открыть кошелек, где мы находим еще два доллара. Целых два доллара, а они, как известно, на дороге не валяются! Естественно, они, эти два драгоценных доллара, тут же изымаются в пользу Поля, или в пользу их министерства, – во всяком случае, в пользу королевства Дания.
Но вот и прощание позади, я на борту нашего самолета. Самолета, где почти все говорят по-русски, но что еще важнее – думают по-русски! Слава Богу, мы почти дома.
Впрочем, летели-то мы два часа, а вот в Шереметьево выходили еще около того. Пограничник на паспортном контроле опять задает мне строгий, прямо-таки принципиальный вопрос:
- А почему у вас нет штампа о выезде?
- Да у нас там, в Копенгагене, и контроля-то никакого не было. Прямо из зала ожидания без всяких проверок пошли на борт…
- Я не про Копенгаген. Наш пограничник должен был вот здесь поставить штамп о выезде!
(А, так это тот самый, который так долго и так строго на меня смотрел и все хотел понять мои истинные цели! Он так увлекся ролью следователя, что забыл исполнить свою прямую обязанность…)
- Но я-то здесь при чем?
- Как это «при чем»? Вы должны были потребовать, чтобы он поставил вам штамп!
- Потребовать?.. Да откуда мне знать об этом штампе?.. Не так часто я пересекаю границу!..
Он понял, что толку от меня не добиться. Безнадежно поставил штамп, отдал паспорт.
И вот я выхожу… Господи, радость-то какая: живой, здоровый, да еще и 500 долларов в бумажнике. Это значит, уже завтра утром я ничего не буду должен своему «шефу»!..
В общем-то, рассказ этот можно считать оконченным. Только еще завершающая деталь осталась, вроде традиционного постскриптума. Я приехал домой, и к ночи жена с тремя нашими маленькими детьми все же были побеждены любопытством и стали разбирать «датские подарки». И вот когда она со дна пакета, после стеклянных гирек, вытащила пузырьки с остатками шампуня, на которых остались даже волосы жертвователей, мне снова захотелось увидеть моего сердечного, моего закадычного и верного датского друга Поля.
И мне кажется, что даже при моем почти нулевом владении английским, я бы смог на этот раз коротко и ясно донести до него всё то, что думаю о его прекрасном королевстве, о его замечательном мире и самом лучшем образе жизни.
Когда мы упрямо повторяем, что по своей сути мы тоже европейцы, что мы имеем в виду? На кого хотим походить? На вот таких заскорузлых в своем мещанстве обывателей?
Но зачем нам это?
Фото на заставке - cdnimg.rg.ru
