Православные люди знают: быль – это не просто быль, а описанная непременно любящим сердцем. Если сердце не любит, а самолюбиво бережётся от невзгод, речь его былью по определению стать не сможет… У Ирины Ордынской получается рассказывать именно были: язык её – правдив, и правдив любовью к людям и временам, которые они переживают.
Время двадцатого века на веру рассчитано не было. Но вера в те годы – была, и лишь потому ещё будет.
Подвиг Веры в двадцатом веке – монахов, монахинь, верных Церкви мирян – сегодня наречён новомученичеством. Именно о новомученичестве, о счастье следовать Христу среди гонений, поношений, прямо посреди гибели – роман Ирины Ордынской «Монахини», отрывок из которого мы вам предлагаем прочесть.
Сергей Арутюнов
…В военные годы с едой совсем стало худо. Если бы не Анна — родная сестра Вассы, то и просфоры для церкви печь было бы не из чего даже к праздникам. К счастью, Анна работала на мельнице закрытого властями Пешношского монастыря, что стояла на реке Сестре недалеко от села Рогачево. Мельница обслуживала всю округу, целыми днями тянулись к ней телеги с зерном со всего Конаковского района. Пока, сдав зерно, мужики сидели в комнатушке при мельнице, Анна им подавала чайку или просто кипяточку, могла что-то по их просьбе и поесть приготовить. Зимой топила печь, чтобы люди могли погреться после долгой морозной дороги. Убирала на мельнице и во дворе. Платили ей за помощь после помола: один-два совочка муки насыпят добрые люди, а она и рада. Анна и сама в трудные времена не голодала, да ещё и с сестрой Вассой и монахинями мукой делилась.
Великий пост в 1944 году начался 28 февраля. На второй неделе поста Анна уже подумывала: надо бы навестить сестёр в Свердлово, давно она родным и монахиням муки не относила, волновалась, что, наверное, изголодались они, бедные. Но отпроситься никак не удавалось, работы было много, не только местные подводы, но даже издалека приходили целые обозы зерна.
Дверь в комнатку отворилась, заглянул моложавый мужик, стягивая с лысой головы шапку:
— Доброго дня, хозяйка! Чайком нас угостишь? — вошёл он, пропуская впереди себя мужика постарше и посолиднее.
— Бог в помощь, — кивнул Анне солидный дядька в хорошей шубе.
— Входите! Гостями будете, — она поклонилась обоим. — Самовар готов. Садитесь к столу! Сейчас чаю налью.
— Благодарствуйте, — старший скинул шубу на лавку у двери, сделал знак второму.
Тот развязал небольшой мешок, что держал в руках, достал полкраюхи хлеба, отварную картошку и свёклу, солёные огурцы, почищенный и кусочками порезанный лук, старательно разложил это всё перед старшим товарищем, который уже сидел за столом.
Анна налила им ароматного цветочного иван-чая, поставила перед каждым дымящуюся паром железную кружку. Мужики начали есть. В этот момент дверь открылась и в комнату ввалился слегка хмельной мужик — Миха, крестьянин из соседнего села, который частенько заглядывал на мельницу: то помогал здесь чем-то, то как возница подрабатывал.
— Ребята! — обрадовался он знакомым мужикам. — Давно вас не видел!
Миха плюхнулся на лавку, быстро сбросив кожух и шапку.
— Ань, налей и мне чайку, — ласково попросил он Анну.
— Налей ему, — распорядился старший, и, оценив запасы еды, подвинул к пришедшему две картошки, небольшой огурец и кусок луковицы.
Тот радостно, быстро принялся есть. Было заметно, что он очень голоден. Так же нетерпеливо он отхлёбывал чай-кипяток из кружки.
— Как дела у вас, мужики? — поев, повеселел Миха. — Раз есть, что на мельницу привозить, значит, жить можно?
— Тяжело, как всем, — нахмурился старший из мужиков. — Сына моего помнишь?
Миха кивнул.
— На фронте. С немцем воюет. А брат его, — он кивнул на своего товарища, — уже два года, как погиб.
— Царствия Небесного, — перекрестился Миха.
Мужики настороженно покосились на Анну.
— Да вы её не бойтесь, она наша… И сестра у неё монахиня, из Акатовского монастыря.
Анна перекрестилась:
— Царствие Небесное рабу Божьему… — она сделала паузу.
— Фёдору, — подсказали ей.
— Фёдору, — перекрестилась она ещё раз.
— Жаль Акатовский монастырь, — покивал старший из мужиков. — Теперь и на богомолье некуда пойти, считай, все монастыри в округе закрыли.
— Чё я вам расскажу! Погоди, — остановил Миха Анну, которая собралась куда-то из комнаты выйти, — присядь на минуту. Тут такое дело! Вся деревня наша шумит. Все об этом говорят. Недавно коммунист наш, ну тот, что в Акатово с другими иконы жёг, решил из одной иконы, которую когда монастырь закрыли, к себе домой принёс… Общем, икона у него в сарае валялась, большая такая, доска хорошая. Решил он из неё стол сделать. Такой, у стены, — Миха ребром ладони постучал об стену рядом со столом. — А там угол у окна неровный, так он давай пилить икону. И тут… — рассказчик сделал эффектную паузу.
Первым не выдержал лысый мужик:
— И что? Не томи!
— Надрезал он угол иконы, а из него кровь пошла, как из раны… Во как…
— Господи помилуй! — перекрестились мужики, испуганно глядя на Миху.
— А образ-то Богородицы! Доска большая! Как пить дать, чудотворная это икона из Акатовского монастыря!
Анна не могла двинуться, будто окаменела. Сколько раз видела она слёзы монахинь об утерянной святыне! Знала, как осиротели сёстры без «Скоропослушницы». Они звали её Настоятельницей своей. Вся жизнь Акатовского монастыря шла вокруг этой иконы! Да неужели могло случиться такое чудо, вот так обыденно, в комнатке на мельнице, этот хмельной мужик говорит о ней — о чудотворной иконе Божьей Матери «Скоропослушница»?!
Анна боялась радоваться раньше времени. Ей хотелось немедленно бежать в Свердлово и рассказать новость игуменье Олимпиаде и сёстрам. Пусть матушка решает, что делать дальше.
— И чего же коммунист? — прищурился старший мужик.
— А чё ему, — пожал плечами Миха. — Сначала испугался, прям, заговариваться стал. А потом ничего, сделал стол... Говорит всем, что, мол, это не кровь вовсе, а у дерева сок такой или монашки икону чем-то пропитали. Только и семья его ту кровь видела, как текла она из дерева! Это точно кровь была! Чтоб он ни говорил, но к столу тому его жена, говорит, не подходит. Наверно, боится.
Вскоре мужики получили свою муку, отсыпали Анне в благодарность за гостеприимство два совочка, распрощались с Михой и уехали, чтоб успеть домой до темноты.
Анна придержала за рукав Миху, тоже собравшегося бежать к себе в деревню:
— Ты мне скажи: а где живёт тот человек, о котором ты рассказывал? В каком доме?
Крестьянин, ни о чём её не спросив (дескать, зачем тебе), объяснил:
— Магазин в нашей деревне знаешь? Второй дом от магазина с железной крышей и зелёными ставнями. Петром хозяина зовут.
Весь вечер Анна ходила следом за главным на мельнице начальником и умоляла его отпустить её всего на один день к сёстрам в Свердлово, придумывая множество причин: что одна сестра нездорова, другая голодает сильно, третья слегла, а племянники от голода пухнут. Напоминала, что начальник уже месяц обещает дать ей выходной, и уйдёт она на один-единственный денёк. Наконец тому надоело её нытьё, да и другие рабочие с мельницы начали его стыдить и поддерживать Анну, и он сдался. Отпустил, несколько раз повторив, что больше дня — ни в коем случае! Только на один день!
В четыре часа утра Анна уже была на ногах. Собрала в мешочек всю муку, что удалось сэкономить за месяц, чтобы подкормить родных, тепло оделась, помолилась перед дорогой. И буквально побежала через поле, через лес. Бежала и молилась: только бы это оказалась правдой, Господи! В такое страшное время! Когда столько сестёр акатовских погибло! Расстреляно! Замучено! Когда страдают многие в тюрьмах и ссылках! И погиб где-то на Севере отец Владимир… Поддержи оставшихся в живых, Пресвятая Богородица! Пожалей своих монахинь! Господь Милосердный, награди за верность! Пусть это будет их чудотворная икона! Верни Твоим верным святыню!
Дорога была дальняя.
Анна быстро устала. Долго бежать она не смогла и к концу дня последние километры уже еле брела. В тающем мокром мартовском снегу её сапоги быстро промокли, как и подол платья, и низ зипуна, но она этого не замечала.
В Свердлово Анна пришла, когда уже стемнело. Не заходя к родным сёстрам и даже к любмой своей сестре — монахине Вассе, она сразу направилась к игуменье Олимпиаде.
Несмотря на то, что в комнате было уже темно, и обычно игуменья в это время была уже в постели, сегодня она категорически отказывалась ложиться спать, сама не понимая почему. Керосин экономили, лампу не зажигали. В темноте, будто предчувствуя приход Анны, матушка сидела в кресле-качалке и вслух по памяти читала молитвы.
Вбежав к игуменье, Анна то ли от усталости, то ли от сильного волнения буквально упала к её ногам, опустившись на колени.
— Матушка… — у неё перехватило дыхание.
— Что? Говори! Говори! — игуменья обычно спокойная, сама не понимая почему, тоже стала волноваться.
Анна подробно пересказала всё, что произошло вчера на мельнице, слово в слово повторила историю, которую поведал Миха.
— Зажги лампу, — распорядилась матушка. — Скажи Вере Дмитриевне, чтобы она срочно нашла сестру Марфу.
Когда Анна вновь повторила рассказ Михи Вере Дмитриевне и сестре Марфуше, которая недавно стала старостой Крестовоздвиженского храма, матушка перекрестилась:
— Я чувствую. Знаю. Это наша Игуменья — «Скоропослушница»! Пока не говорите об этом никому. Марфуша, утром, на рассвете, приди ко мне.
Женщины ушли отдыхать. Игуменья Олимпиада тоже попыталась уснуть, но мысли об иконе не давали ей покоя. Ей бы самой хотелось пойти завтра за иконой, она нашла бы нужные слова для этого человека! Если бы не прислушался он к её увещеваниям, то всё равно опыт и мудрость позволили бы ей найти выход из самой трудной ситуации. Но теперь у неё не хватило бы сил на дальнюю дорогу по весенней распутице.
Матушка давно передвигалась с трудом: уже месяц правая нога пылала, как в огне, никак не удавалось остановить воспаление. Много дней игуменья совсем не выходила из дома. Опять вернулись сердечные приступы, которые изматывали её тело до такой слабости, что частые головокружения не давали ей покоя даже в постели. Из всех сестёр, живущих в Яковлево и ближайших сёлах, лучше всех подходила для трудного дела, конечно, мать Марфа — сдержанная, неторопливая, но смекалистая.
Всю ночь игуменья Олимпиада не спала. Она вспоминала рассказы старой матушки Евтихии — первой игуменьи Акатовского монастыря — о том, как иеромонах Аристоклий, настоятель часовни целителя Пантелеимона Афонского подворья в Москве, привёз в мае 1891 года с Афона икону Божией Матери «Скоропослушница». Как радостно принимала икону Москва, звонили колокола храмов, со всего города люди шли поклониться прекрасному образу!
Икона была писана афонскими монахами в русском Пантелеимоновом монастыре специально для Акатовской обители, но месяц она оставалась в московской часовне. Люди толпами приходили помолиться образу Пречистой Богородицы и жертвовали деньги, чтобы изготовлена была достойная риза. Уже в серебряном окладе тысячи людей крестным ходом провожали образ на вокзал, откуда отправился он по железной дороге в Акатовский монастырь. В вагоне, украшенном цветами, доставили икону на станцию Полсолнечная, откуда снова крестным ходом сорок километров люди несли образ на руках до Акатово. Впереди шествовали афонские монахи, отец Аристоклий всю дорогу с четырьмя иноками пел святыне ектению и тропари. Из окрестных сёл к крестному ходу присоединялись крестьяне, и к монастырю пришла огромная процессия. Так 25 июня 1891 года икона «Скоропослушница» обрела в Акатовской обители свой дом. Монахини сразу полюбили чистый, будто живой образ Богородицы с Младенцем, изображение, наполненное светом и прозрачным воздухом.
Празднично, радостно звонили колокола, покрывая благовестом округу, когда у ворот монастыря «Скоропослушницу» встречали все его насельницы во главе с игуменьей Евтихией! Из рук афонских монахов они приняли святыню. Чудотворная икона стала им родной, помогала сёстрам в самые трудные времена, Пречистая слышала столько молитв, видела столько слёз горя и благодарных улыбок за помощь, что стала Матерью молодому подмосковному монастырю, затерянному в лесах у реки.
Лишиться главной иконы для Акатовского монастыря, думала игуменья Олимпиада, было — как сердце потерять. С момента закрытия обители сёстры словно осиротели. Не случалось дня, чтобы они не молились «Скоропослушнице», надеясь на её возвращение. Неужели Божья Матерь всё же сжалилась над ними и вернётся к своим детям?! К тем, кто пережил горе рассеяния, ссылки, лагеря... Если бы у матушки хватило сил, она тотчас сама побежала бы в дом, где сейчас находилась икона! Но она была слишком стара и немощна...
С первыми рассветными лучами матушка, опираясь на игуменский посох, поднялась с постели и начала молитву. Вскоре в дверь тихонько постучали.
— Входите, — пригласила матушка.
Сестра Марфа вошла и в нерешительности остановилась у двери, видно было, что она в смятении.
— Собирайся, — вздохнула игуменья, — благословляю тебя идти к этому человеку за нашей иконой!
— Матушка! Боюсь, не справлюсь! А если он и говорить со мной не захочет? Выгонит?!
— Тебе такое от меня послушание. Ты сможешь. В храме, вон, как ты научилась с людьми справляться! Марфуша, больше некому, так уж постарайся. Вера Дмитриевна тебе санки приготовила для иконы, чистую простыню и верёвку, чтоб обернуть её и привязать.
— Матушка, как же это… А если не смогу я?
— Будем с сёстрами молиться непрестанно тебе в помощь. Сегодня субботняя служба, всем храмом Господа просить будем. Сильна соборная молитва. Священника о сугубой молитве попросим. Молебен закажем… Вот, возьми, — игуменья достала из ящика стола деньги. — Это всё, что у нас есть. Отдай их мужику за икону. Здесь много, для ссыльных собирали.
Сестра покорно взяла у матушки купюры, спрятала их за пазуху.
— С Богом! — перекрестила её игуменья. — Помни, за какой радостью для всех сестёр идёшь! Как облегчит всем, кто муки сейчас принимает, крестные страдания, новость, что вернулась к нам «Скоропослушница»... Не сомневайся! Иди! Если икона решила к нам вернуться, никто из людей этому помехой не сможет стать.
Мать Марфа поклонилась матушке, перекрестилась:
— Помоги мне, Господи! — и решительно вышла из комнаты.
Игуменья, обессиленная, опустилась на кровать.
Всю дорогу мать Марфа то пламенно молилась Божьей Матери, то останавливалась в испуге, до слёз пугая себя сомнениями. Ей было страшно думать о том, как бесконечно важно вернуть икону в их истерзанную общину, что нет у неё права что-то сделать не так, не выполнить поручение матушки! Монахине представлялись страшные картины, будто мужик из ненависти не согласится ни за какие деньги отдать ей икону или назло порубит или сожжёт святыню. Сказала же Анна, что громил он храмы в Акатово, а кто остановит его, если захочет в злобе, поняв, что пришла она за иконой, уничтожить святой образ?!
Как помешать ему? Как убедить отдать икону?
Ноги матери Марфы утопали в мокром, податливом снегу, несколько раз она проваливалась по пояс на плохо почищенной просеке. Санки автоматически, как в полусне, волочила за собой на грязной верёвке. Волосы от усилий и напряжения под тёплым платком намокли от пота. Когда монахиня останавливалась, чтобы передохнуть, на неё так сильно нападал страх, что сердце начинало бешено колотиться.
В один такой момент в голову пришла, казалось, вполне здравая мысль: а вдруг это не их икона — не «Скоропослушница»?! И это сомнение стало самым горьким из всех размышлений. Отнятая надежда… Ничего нет более жуткого. Как такую новость она принесёт матушке?! Какое уныние и разочарование вызовет несбывшееся ожидание в душах сестёр?..
Инокиня отогнала от себя тяжёлые мысли, возобновив молитву. Так, повторяя молитвы, и шла, пока уже ближе к вечеру не нашла в деревне дом с железной крышей — единственный такой на улице, начинавшейся у магазина, украшенный свежеокрашенными резными зелёными ставнями.
Монахиня стояла у большого ладного бревенчатого дома, напротив его окон, рядом со своими саночками, и совсем не представляла, что ей делать дальше.
Вдруг в окно, отодвинув белую занавеску, выглянула девочка-подросток, и сразу исчезла. Потом залез на подоконник пацан помладше. Он долго не уходил. Наконец на странную женщину в чёрной одежде в окно долго смотрел полный лысый мужик с глазами навыкат. Мать Марфа ему поклонилась. Мужик не ответил, исчез, через какое-то время появился в окне снова, но и в этот раз сразу ушёл.
Минут через пять калитка в заборе отворилась, в открывшемся проёме появился всё тот же мужик, в расстегнутом кожухе и без шапки. Он молча смотрел на сестру Марфу, ожидая, что она скажет. А её будто парализовало, таким неприветливым он ей показался. Но испугавшись, что он может уйти, монахиня буквально выдавила из себя:
— Доброго дня, милый человек. По делу я к вам пришла.
— Чего надо? — насупился мужик. — Говори быстрей, а то холодно!
Мать Марфа совсем смешалась, ей хотелось сказать: «Христа ради, забери все деньги, что у меня есть, но отдай чудотворную нашу икону!» Она и на коленях готова была его упрашивать. Но понимала, что не эти слова сейчас нужны, что не пожалеет этот человек монахинь, не поймёт их горя. Но другие слова не приходили ей в голову.
Мужик почесался, махнул рукой, и собрался было уходить, но в этот момент на крыльце дома появилась старуха, закутанная в пуховый платок.
— Иван! — окликнула она мужика. — В чём дело, сынок? — она быстро засеменила к калитке.
Внимательно посмотрев на Марфу, она сразу всё поняла:
— Из монашек?
— Да, матушка!
— Чего надо? — старуха насупилась, сузив глаза, точно как её сын.
— Пришла с нижайшей к вам просьбой, — голос Марфы немного дрожал, — икона у вас наша есть…
— И что? — присвистнул мужик.— С чего это она ваша икона? Стол из этой доски хороший получился.
— Помолчи! — шикнула на него мать. — Может, икона у нас и имеется, вам-то что?
— Купить мы её готовы! — инокиня просительно смотрела на сына с матерью.
— Купить? Ещё чего? — возмутился в ответ Иван.
— Цыц! — снова прикрикнула на него мать. — Сколько дадите за неё? Вон, издалека прибежала, мокрая вся! Значит, икона для вас, монашек, ценная! А нам как стол она не лишняя!
Инокиня Марфа достала из-за пазухи все деньги, что дала ей матушка, и протянула старухе. От такой пачки купюр у старухи и её сына глаза загорелись, но они сдержали себя.
— Мало! — прищурилась старуха. — Нужно бы ещё накинуть, — торговаться, похоже, она умела.
Марфа видела, как заблестели у этих двоих глаза при виде денег, и сделала вид, что прячет их назад. Мужик перехватил руку монахини, отобрав у неё купюры:
— Давай сюда! Не больно-то ваша икона нам нужна. Ещё и пропитали доску чем-то! Жди! Сейчас принесу!
Когда мужик ушёл в дом, Марфа всмотрелась в старуху, не понимая, как же так случилось, что эта пожилая женщина, наверняка крещёная, с детства ходившая вместе со всеми в храм, абсолютно не верит в Бога?!.
Монахиня вздохнула:
— Матушка, а икона ничем не пропитана. То кровь была…
— А хоть и так!
На какое-то время кроткий взгляд инокини и злой, пронзительный старухи пересеклись, но обе сразу отвели глаза. Ничего, совсем ничего общего в глубине их глаз не было, будто существа из разных миров глядели друг на друга.
Мужик вернулся быстро, почти бежал, скользя по мокрому снегу на дорожке от дома к калитке. Под мышкой он нёс большую доску. Похоже, оторвал её с частью приспособлений, на которых она была прикреплена к стене как стол.
— Забирай свой хлам! — мужик со злостью кинул к ногам монахини икону. — И топай отсюда, пока я не передумал!
В то время как сестра Марфа наклонилась, чтобы подхватить падающую икону, старуха с сыном в секунду исчезли за забором, закрыв калитку на засов.
Инокиня с замиранием сердца повернула к себе лицом обратную сторону доски.
На неё ласково смотрела Божья Матерь, обнимая Младенца.
О радость неземная! О счастье! Это была «Скоропослушница»! Чудотворная икона Акатовского монастыря! Его сердце!
Марфа забыла обо всём. Перекрестилась, поцеловала икону, осторожно, ласково завернула её в чистую простыню, бережно привязала к саночкам.
И как легка, как торжественна и празднична была её дорога назад! Несмотря на вечер, инокиня и не подумала переночевать на мельнице у Анны, а, окрылённая, сразу направилась к матушке и сёстрам в Свердлово. Всю ночь она пробиралась по тёмным лесным дорогам, но Господь хранил её в пути.
Глубокой ночью дверь в келью игуменьи Олимпиады резко отворилась. Сёстры, склонившиеся на коленях перед иконами и лампадами, молившиеся во главе с матушкой, стоявшей впереди всех, опираясь на игуменский посох, повернули головы.
Марфа, остановившись на пороге, с трудом держалась на ногах, обнимая руками большую, завёрнутую в белую ткань, тяжёлую икону.
Сёстры бросились к Марфе, приняли у неё из рук образ. Пока они разворачивали его, монахиня подошла к матушке, но от волнения ничего не смогла сказать — расплакалась.
Игуменья обернулась, посмотрела на икону и чуть не потеряла сознание от счастья: из полутьмы, в тусклом свете керосиновой лампы на неё с пыльной и грязной доски с любовью и улыбкой смотрела Богородица, любимая, дорогая, за годы жизни в монастыре знакомая до последней чёрточки.
— Вот и вернулась Ты к нам, наша Игуменья, — матушка подошла, приложилась устами к «Скоропослушнице», — пожалела убогих. Все 16 лет верили и ждали мы Твоей милости! Твоего возвращения!
