Я не был нисколько удивлён, получив замечательное письмо от Алексея Федотова: сегодня наша словесность обращается к судьбам священства пусть и не совсем ещё органически, но вполне осознанно. Читать подобные рассказы и повести означает идти совершенно тайной тропой, на которой встречаются в виде элементов для кого-то экзотических, а для иных сугубо бытийных, деяния и реалии абсолютной параллельности советскому быту.

Алексей Федотов работал над циклом рассказов об отце Анатолии буквально на моих глазах – раз в три-четыре дня возникала глава, и было полное впечатление, что руку писателя кто-то ведёт. Если бы это было не так, то цикл остановился бы гораздо ранее. Пусть же и на ваших глазах произойдёт некоторое чудо: вы лично убедитесь в том, как замысел увлекает в даль сокровенной судьбы и не даёт её очнуться прежде положенного срока.

Прочтите же три первых рассказа Алексея Федотова, которые называются – «Выбор жизненного пути», «Целибат» и «Молодой иеромонах». Это – начало, а продолжение непременно воспоследует

Сергей Арутюнов

---

 

Выбор жизненного пути

Настоятель Никольского храма села Турово протоиерей Евгений внимательно посмотрел на юношу, который в этот морозный зимний день 1947 года подошел к нему после окончания службы на выходе из храма, чтобы сказать о своем желании креститься. Священник давно приметил этого молодого человека, нередко приходившего на богослужения. Внимание настоятеля привлекло не только то, что люди такого возраста редко бывают в церкви, но и внутренняя собранность, обычно не свойственная молодежи. Приходя в храм, юноша как вставал где-то в уголке, так и стоял, пока служба не закончится. Они несколько раз договаривали до этого, и отец Евгений знал о тех испытаниях, которые выпали на долю Анатолия.

Анатолий со своей матерью Александрой Устиновной жили в деревне Киселево, в двух километрах от Турово. Когда-то их деревенский дом вмещал в себя большую семью. Кроме них в нем жили отец Анатолия Павел Семенович, братья – Павел, Иван, Дмитрий и Василий, сестры – Екатерина и Евдокия. Но потом словно град разных бед обрушился на них.

Сначала раскулачивание, которое Анатолий помнил смутно, так как был совсем маленьким. Память сохранила лишь какие-то моменты. Опись имущества – когда буквально все было переписано на грязные желтые листы и вынесено из дома.

Те, кого признавали кулаками, облагались налогом, уплата которого была нереальной. Помимо собственно сельхозналога и самого по себе непомерного, добавлялись еще культжилсбор и самообложение – каждое в размере 200 процентов от суммы сельхозналога. Получалось, что он вырастал в пять раз, становясь порой намного больше той суммы, с которой начислялся. Чтобы покрыть долг по налогу, описывали имущество, оцениваемое, как правило, очень невысоко. Получалось, что люди, которые по меркам начала 21 века и так были сравнительно бедными, не только лишались всего, что у них было, но еще оказывались должны недоимку по уплате налога.

...Анатолий вспоминал яблоню во дворе их дома. Крона дерева была настолько густой, что позволяла в летние дни укрываться под ней не только от солнца, но и от дождя. В этих густых ветвях тогда удалось спрятать накануне прихода комиссии несколько сундуков с самым необходимым.

Юноша вспоминал, как после того, как комиссия ушла, вывозя все их нехитрое имущество на их же старой телеге, к которой веревкой привязали такую родную корову Чернавку, семья, как бы страшась сразу заходить в разоренный дом, села обедать во дворе. Обед для двух взрослых и семи детей представлял собой чугунок отварной картошки «в мундире». На душе у всех было тоскливо и пусто. Все было разграблено, а при этом сказано, что это они еще остались должны, потому что все их имущество не покрывает суммы налога, подлежащего уплате... Из всех домашних животных после раскулачивания в доме Щуровых остались только несколько куриц и петух на насесте. Дмитрий по поручению матери попытался спрятать в лесу лошадь. Но лошадь все равно нашли, а Александре Устиновне пришлось проходить исправительные работы в совхозе, созданном неподалеку от их деревни на места закрытого монастыря.

Это был очень сильный удар по семье. А через несколько лет – в 1939 году – умер Павел Семенович. Старшие братья и сестры Анатолия начали разъезжаться по разным уголкам необъятной России. С матерью остались только самый младший сын Анатолий, родившийся в 1930 году, когда ей было около сорока лет, и один из его братьев – Дмитрий, который родился в 1920 году и, следовательно, был на десять лет старше.

Жить в опустевшем доме было все труднее. Мать с сыновьями заколотили его и переехали в Москву. А вскоре началась война. Дмитрия призвали на фронт. Он уходил очень тяжело – не только мать плакала, но и сам молодой солдат прощался с ней и младшим братом со слезами на глазах. Как будто чувствовали что-то... Дмитрий погиб в 1942 году.

Погибли и Павел, и призванный из Кронштадта Иван, которому к началу войны было 23 года. У Ивана в войну погибла его жена. В живых остался Василий, но Александра Устиновна и Анатолий и некоторое время после войны считали его погибшим...

15 октября 1941 года Государственный Комитет Обороны СССР принял решение о частичной эвакуации Москвы. Александре Устиновне сказали, что они с одиннадцатилетним Анатолием могут поехать в Челябинскую область. Но она решила вернуться в Киселево.

Их дом, простоявший заколоченным, сохранился, несмотря на то, что пустовал несколько лет. Только внутри ничего не было – уезжая, они оставили голые стены. Мать и сын ловко отодрали доски и вошли внутрь.

Привыкли к осиротевшему дому они достаточно быстро – слишком много забот подкидывал каждый день, чтобы оставалось время горевать о прошлом. Мужчин в деревнях тогда было мало – почти всех призвали на фронт. Мужская работа легла на женские плечи. Александра Устиновна с другими деревенскими женщинами ходила на работу в колхоз в нескольких километрах от Киселева. В качестве зарплаты их там кормили и давали немного хлеба с собой.

Анатолий, которому недавно исполнилось двенадцать, оставался в доме один. Все домашнее хозяйство при полном отсутствии того, что называют «удобства» оказалось на нем, но он не унывал. Скорее ему даже нравилось преодолевать жизненные сложности, которые можно самому преодолеть, стоит только постараться.

Летом он порой не по одному разу в день ходил в лес за грибами, которые потом сам же и сушил в самостоятельно натопленной печи. Эти грибы были большим подспорьем матери и сыну в голодные военные годы.

Потом они пообустроились. На пятнадцати сотках придомового участка разбили огород, завели коз. Когда первый раз высаживали семена на огороде, то свекла оказалась кормовой. Но в то время даже она показалась им сладкой...

Обстоятельства сложились так, что Анатолий очень много времени проводил один. Но это совсем его не тяготило. От своих сверстников – учившихся вместе с ним в школе деревенских парней – он очень отличался. Порой юношу раздражало то, насколько он отличался, но поделать с собой ничего не мог. Война закончилась, занятия в школе стали в обычном режиме. К учебе Анатолий был прилежен, а вот то, что интересовало его сверстников - выпить самогона, подраться, чтобы узнать, кто сильнее, погулять до утра с деревенскими девчонками – не интересовало его совершенно. Доброжелательность и такт в общении, редкие у деревенских парней, сделали то, что сверстники его не обижали, не смеялись над ним, но, естественно, и разделять его мысли не могли.

В 1943 году религиозная политика советского государства изменилась – интенсивные антицерковные репрессии были свернуты. Начали открываться храмы, к службе в которых стали возвращаться священнослужители, некоторых из которых для этого выпускали из мест лишения свободы или демобилизовывали из действующей армии.

Церковь в Турово, закрытая в 1930-е годы, открылась в 1944 году. Впоследствии ее вновь закрыли в рамках инициированных Хрущевым антицерковных репрессий 1958-1964 годов. Но до этого было еще долго, а в 1944 году настоятелем Никольского храма в Турово назначили протоиерея Евгения.

Анатолия очень заинтересовало открытие церкви всего в двух километрах от его деревни. Дошел он до нее не сразу. Сначала пробовал задавать вопросы матери. Александра Устиновна хотя и прожила первые семнадцать лет своей жизни до революции, когда православие было государственной религией, религиозностью не отличалась. Анатолия они даже не крестили. Не потому, что были убежденными атеистами, а просто время такое было - храм их закрыли, а там раскулачивание началось. Не до этого. Да и не очень женщина, пережившая разорение ее дома, смерть мужа, гибель нескольких сыновей на войне, была расположена обращаться к каким-то высшим силам: «а что толку?»

Но вот в этом Анатолий, обычно с уважением относившийся ко всему, что говорила ему мать, с ней не соглашался. Он не знал тогда еще, что такое молитва, но часто, выходя ночью во двор, поднимал глаза к небу и обращался к Кому-то Неведомому с просьбами о самом сокровенном, что было на его сердце. В эти минуты в его душу приходило необыкновенное умиротворение. Как будто и не было всех тех страшных испытаний, которые им с матерью пришлось пережить. Этого состояния он научился достигать в самых разных местах, когда находился один – и в лесу, и в поле.

Анатолия потянуло в храм. Никольская церковь в Турове не очень древняя - ее построили в 1834 году. Кроме главного Никольского престола в ней были приделы в честь Покрова Пресвятой Богородицы и Великомученицы Варвары. Юноша с интересом рассматривал храм сначала снаружи, а потом и внутри. Ему в нем все нравилось.

По душе ему было и богослужение. Конечно, нестройное пение хора из нескольких возрастных деревенских женщин было далеко от совершенства, но Анатолий этого не замечал. Храм оказался тем местом, где он мог как перед звездным небом, или в лесу, или в поле обратиться к Кому-то Неведомому и получить мир и успокоение своей юной душе.

Помимо глубокой мистической настроенности юношу отличал и практичный острый пытливый ум. У него возникло много вопросов. Однажды он подошел к настоятелю отцу Евгению, чтобы их задать.

Священнику понравился молодой человек. Он обстоятельно ему на все ответил – так, как умел. Рассказал, что пока Анатолий не крещен ему нельзя исповедаться и причащаться, но в церковь он приходить может.

– Так крестите меня! – попросил юноша.

– Походи немного сначала, присмотрись, – ответил ему священник. В его памяти слишком свежи были преследования со стороны государства за «вовлечение в религию» молодых людей, но и оттолкнуть человека, который так стремился к Богу, он не мог.

Анатолий ходил в Никольский храм около года перед тем, как подошел к отцу Евгению второй раз – уже с настойчивой просьбой о крещении. Священник уже давно ждал этот разговор.

– Хорошо, – коротко сказал он. – Завтра я тебя крещу. Но не здесь, а в доме – не будем привлекать лишнего внимания.

Ночь накануне крещения Анатолий совсем не спал. Он то и дело выходил во двор, устремляя взор в звездное небо. Его душа трепетала. Было ощущение того, что что-то очень важное должно с ним произойти.

Когда на следующий день отец Евгений крестил его, то Анатолию показалось, что он стал каким-то другим, каким хотел быть раньше, но не мог. Молодой человек сказал об этом священнику. Тот помолчал немного и произнес: "Я вряд ли чему смогу тебя сам научить. Но времена пока стали не очень тяжелые для верующих, даже семинарии открылись. Поезжай в Загорск, поступи в семинарию. Мне кажется, что ты призван быть священником".

Анатолий, только что крестившийся, был одновременно и удивлен и взволнован. Как всякий юноша, завершающий обучение в школе, он думал о том, какой будет его дальнейшая жизнь, какую профессию выбрать. Он не боялся деревенской работы, но она его не прельщала. Как единственный сын у матери, сыновья которой погибли на войне (про Василия они еще ничего не знали) он не подлежал призыву. А значит был свободен в выборе дальнейшего жизненного пути не после армии, а уже сейчас.

Ответ на долгие раздумья, вопрошания, куда идти дальше, обращенные к звездному небу, был им получен.

– А что нужно для поступления в семинарию? – спросил он священника.

Отец Евгений посчитал своим долгом рассказать ему о том, как многотруден путь священника в современном мире, какие испытания могут выпасть на его долю, как изменчива государственная политика.

Но Анатолий его больше не слушал – свой выбор он уже сделал.

С проблемами, о которых его предупреждал отец Евгений, посоветовавший ему поступить в семинарию, Анатолию пришлось столкнуться сразу, как только он начал собирать документы. Собирать он их начал не сразу после их разговора зимой, а летом – незадолго до того, как их нужно было подавать, думая, что собрать все получится быстро. И о наивности своей не раз пожалел.

Образование у него, как считал Анатолий, было вполне достаточным – шесть классов   за плечами. А куда больше учиться, если война, да работа по дому с раннего детства, а потом и в колхозе? Хоть и не были они с матерью колхозниками, но жизнь уже научила их, что игнорировать колхозные работы – себе дороже.

По возрасту он уже выпускником десятилетки мог бы быть, а сам и семилетку не окончил. А может для поступления в семинарию нужно законченное образование?

Молодой человек решил посоветоваться с директором школы, который всегда к нему хорошо относился, выделял его особые, по сравнению с другими учащимися способности к познанию нового. Сначала Анатолий думал дипломатично умолчать о намерении поступить в семинарию, сказать о желании поступить в институт. Однако директор школы был одним из немногих людей, кому он доверял и, как оказалось, не зря. Подумав, тот сказал:

– Вопрос очень сложный, конечно. Но вот сейчас, возможно, такой момент, когда судьба повернулась к тебе светлой своей стороной после всего, что выпало на твою долю в прошлом. У меня друг – директор средней школы в Кимрах. Я в эти выходные поеду к нему в гости. Будем с ним на рыбалке, вдали от чужих ушей, подумаем, как тебе помочь.

В послевоенной советской школе экстернат в исключительных случаях был возможен. И у местной школьной администрации были достаточные полномочия, чтобы определить, какой случай является исключительным. А тут и несколько братьев, погибших на фронте, и необходимость помогать начищающей стареть матери. Так что директор считал, что у Анатолия есть очень большие шансы в следующем, 1949 году после шестого класса закончить сразу десятый и получить аттестат зрелости. А вот помочь ему с документом об окончании семилетки он не мог, хотя, казалось, все было в его руках:

– Как узнают, что ты в семинарию пошел, так мне сразу проверку пришлют, на каких основаниях я тебе документ выдал.

– А в Кимры не пришлют?

– Ты там не местный; приедешь сдать экзамены, и все, кто больно знает тебя. Только не болтай про семинарию.

– А у меня получится сдать там экзамены?

– Получится, – уверенно кивнул директор.

И действительно, удивительным образом на будущий год Анатолий, заканчивающий первый класс Московской духовной семинарии, получив в семинарии трехнедельный отпуск для поездки домой, чтобы помочь матери, сдал в Кимрах экзамены за курс средней школы и получил аттестат зрелости. Но до поры до времени он никому его не показывал, чтобы не подвести директоров школ, которые ему помогли. Вроде бы и не нужен был ему уже аттестат, дающий право поступать в вузы – никуда после семинарии Анатолий идти не планировал, а в семинарию, куда он поступал, как прошедший шестилетнее обучение в неполной средней Туровской школе, его и так приняли. Но он не мог не оценить того жизненного шанса, который ему так неожиданно предоставил директор школы, и не использовать его посчитал неблагодарностью по отношению к тем, кто совершенно без каких-либо задних мыслей так по-доброму к нему отнесся.

1948 год для Московских духовных академии и семинарии был особым – они окончательно переезжали из Новоспасского монастыря Москвы в Троице-Сергиеву лавру Загорска, как тогда назывался Сергиев Посад. Подавал Анатолий документы в Москве, а учиться начал уже в лавре. Но за то, чтобы суметь поступить в семинарию, ему пришлось побороться.

Прошение и автобиография, которые Анатолий написал для поступления в Московскую духовную семинарию, были наивными, но этим и могли тронуть. В прошении он обращался к ректору, то, как к архиерею, то как к священнику, путал семинарию с пастырскими курсами, которыми она была в недавнем прошлом, злоупотреблял заглавными буквами, произвольно чередуя их со строчными. В автобиографии он рассказал о своих родных, но ничего не написал о себе, видимо полагая, что зачем, если эти данные уже есть в анкете.

В прошении было написано: «Прошу Вас, Высокопреосвященнейший ректор, принять меня в Духовную Семинарию на 1-й курс. По семейным обстоятельствам я не мог получить семь классов Туровской НСШ, и окончил шесть классов. Образование свое я дополнил изучением молитв и слова Божия. Вообще, что требуется по программе для поступления в 1-й класс Духовной Семинарии. Прошу Вас, о. Ректор, в моей просьбе не отказать. Я человек истинный христианин. Люблю ходить в церковь, слушать слово Божие. И если меня сподобит Господь быть слушателем ваших пастырских курсов, я постараюсь приложить все силы к этому, чтобы быть достойным учеником Московской Духовной Семинарии. Уважаемый о. Ректор, прошу не отказать в моей просьбе. К сему Щуров».

В автобиографии не было указано даже фамилии, имени, отчества, года и места рождения автора, зато содержалась следующая информация: «Родители мои Щуров Павел Семенович и Щурова Александра Устиновна жили в деревне и занимались земледелием. В общем были крестьяне середняки. Нас детей у родителей было семь человек – 5 братьев и 2 сестры, которые в настоящее время замужем. В эту войну все мои братья погибли на фронте Отечественной войны, остался я и две мои сестры. В колхоз мои родители не пошли, как и раньше остались единоличники. Отца у меня нет. Он умер еще в 39 г. Сейчас дома живет одна мать, имеем только 15 соток приусадебного участка».

Составление этих бумаг с непривычки заняло у Анатолия достаточно много времени, а был целый ряд документов, которые зависели не от него. Сельсовет не спешил выдавать справки о составе семьи и об отношении к военной службе (сам Анатолий в анкете указал, что отношения к ней не имеет), и юноша решил поехать с документами без них.

Отец Евгений, который и подал идею поступления в семинарию, идею написать рекомендацию для такого поступления воспринял без энтузиазма. Но в итоге все-таки написал на тетрадном листке с двух сторон, на всякий случай, назвав ее «биографией» и указав рядом с подписью на отсутствие печати. В рекомендации значилось: «Анатолий Павлович Щуров сын бедных родителей селения Киселева Туровского прихода Кашинского РИКа Калининской области остался малолетним после смерти отца. Мать едва воспитывала своих пять сыновей. В настоящую войну четыре брата погибли на фронте. Анатолий Павлович остался при матери хозяином. Жил более дома, ходил изредка в церковь, но был внимателен к службе. Возымел желание в нынешнем году креститься и крестился. Раньше вел себя исправно: не был ругателен, ни пьющим водки, не гуляка по ночам. Человек вежливый и смиренный. Имеет домашнее воспитание, но знает все первоначальные молитвы, читает часослов по славянски. Села Турово Туровской Никольской церкви протоиерей Вердин Евгений Мих.».

Анатолий отвез документы в Москву и стал ждать ответа, который вскоре и пришел, но содержание его было не тем, которое могло устроить упорного юношу.

Анатолий думал, что его примут в семинарию без недостающих справок, так как на клочке бумаге он написал убедительное на его взгляд обоснование, которое и приложил у остальным документам: «Преосвященнейший о. Ректор, остальные два документа – справки о семейном положении и воинской повинности задерживает сельсовет, ссылаясь на то, что якобы сейчас уборочная компания. Но я не член колхоза. Но задерживает он лишь потому, что я поступаю в Духовную Семинарию».

Семинарское начальство это обоснование никак не убедило. В конверте, полученном Анатолием, было письмо на половине листа, подписанное инспектором Московской духовной семинарии профессором протоиереем Сергием Савинским. Его содержание исключало двоякое толкование: «На Ваше прошение сообщаем, что до предоставления недосланных Вами документов: справки об отношении к воинской повинности и о семейном положении прошение Ваше рассматриваться не будет».

Другой бы отступил, но не Анатолий. Про недостаточность 6 классов для поступления в семинарию не было сказано ничего. Но и это препятствие было, как уже поверил юноша и, как и правда сбылось, устранимо уже в следующем году; однако год в восемнадцатилетнем возрасте тянется как вечность – хочется все сейчас. А сельсовет, который не хочет, чтобы он поступил в семинарию...

Анатолий долго молился накануне дня, когда ему нужно было опять идти за справками. А идти он решил на следующий же день после получения письма из семинарии. И на удивление справки ему в этот раз дали сразу, только в один день одну, а во второй другую – решили заставить его походить, чтобы лишку не зазнавался. Письмо было подписано отцом Сергием Савинским 11 августа, а уже 17 и 18 августа юноша получил недостающие справки.

Препятствий к началу учебы больше не было – с сентября он стал воспитанником первого класса Московской духовной семинарии.

 

ЦЕЛИБАТ

В семинарии

Идти на экзамен по догматическому богословию к отцу Сергию Савинскому семинаристы боялись. Этот худощавый седой человек с седой бородкой, достаточно недавно ставший священником, не относился к числу снисходительных преподавателей. Его совсем не устраивали общие ответы экзаменуемых. Смотря на отвечавшего поверх очков в тонкой оправе, профессор спрашивал: «А как бы поточнее?»

«Поточнее» подразумевало знание наизусть цитат Священного Писания, что для русских семинаристов послевоенного времени казалось почти невозможным. Да и позже многие семинаристы и студенты духовных академий советской эпохи не считали целесообразным заучивание наизусть цитат из Библии, мотивируя это тем, что «мы же не протестанты». То, что протестанты, с которыми некоторые из них имели возможность познакомиться во время экуменических встреч, периодически организовывавшихся церковным руководством в определенный период советской истории, хорошо знали Священное Писание, делали в их глазах такое знание чем-то отрицательным. «Прямо как баптисты наши», – говорили те, кто был знаком и с русским вариантом протестантизма, возможным в ту эпоху.

Впрочем, бездумное заучивание «Катехизиса» митрополита Филарета в первом классе семинарии приводило к тому, что многие из знавших его почти наизусть, толком не понимали его содержание.

Отец Сергий Савинский относился к числу богословов дореволюционной эпохи. Получив степень кандидата богословия в 1901 году в Киевской духовной академии, с 1902 года он преподавал догматическое, нравственное и основное богословие в Черниговской духовной семинарии. Вступил в брак, а прошение на рукоположение подавать не стал. В 1907 году получил ученую степень магистра богословия, в 1916 году был назначен инспектором Черниговской духовной семинарии. После революции преподавал в Черниговском учительском институте, работал бухгалтером. Переходил в обновленчество, преподавал в обновленческой богословской академии в Москве. После её закрытия остался в столице, найдя работу бухгалтера.

Знаменитая встреча И. В. Сталина с православными иерархами в 1943 году стала началом перемен в государственной религиозной политике Советского Союза. Сергей Васильевич Савинский был привлечён к созданию новых духовных учебных заведений, открытие которых стало возможно в рамках этих перемен. 1 декабря 1943 года его назначили проректором богословского института и заведующим богословско-пастырскими курсами в Москве. С учетом того, что ректор богословского института - протоиерей Тихон Попов - был назначен только 28 августа 1944 года, С. В. Савинский стал первым руководителем Московских духовных школ. После преобразования богословского института и пастырско-богословских курсов в Московские духовные академию и семинарию, был назначен новый ректор - протоиерей Николай Чепурин. С. В. Савинский стал инспектором. После внезапной кончины отца Николая с 7 февраля по 28 октября 1947 года исполнял обязанности ректора Московских духовных академии и семинарии. Священником Сергей Васильевич Савинский стал только в 1947 году в возрасте 70 лет, за семь лет до своей кончины. В этом же году образованной Священным Синодом при Московской духовной академии аттестационной комиссией он был утверждён в профессорском звании.

Пасха Христова в 1951 году была 29 апреля. А на Светлой седмице семинаристам в Загорске назначили экзамены. Три семинариста – Владимир Пашков, Василий Подлесных и Анатолий Щуров стояли во дворе Лавры, о чём-то оживлённо споря.

– У всех нормальных советских людей Первомай, а у нас экзамены, – недовольно пробурчал Владимир.

– Тебя же никто насильно сюда не направлял, – медленно проговаривая каждое слово, возразил ему Анатолий Щуров.

– Да, сунулся вот, а теперь... впрочем, довольно об этом: говорю я, что все получится! – горячо заговорил Володя.

– Ну, если и получится, то совсем в этом ничего хорошего нет, – не согласился Анатолий. – Мы же учиться сюда поступили, а не оценки получать.

– А если «двойки» поставят? – не унимался Владимир.

– Значит плохо подготовились. Догматическое богословие – основа для будущего пастыря. Нам не «двойки» страшны, а незнание основ православной веры.

– А, ну тебя! Ты как старый дед занудный! Иди куда хочешь! А ты со мной? – обернулся Володя к Василию.

Тот отрицательно помотал головой.

– Ну, и идите к своему Сергею Васильевичу! – раздраженно махнул рукой Владимир.

– Отцу Сергию, – поправил Анатолий. – Он священник.

– Священник! – насмешливо передразнил его Володя. В семьдесят лет стал священником, как в народе говорят: «на Тебе, Боже, что нам негоже». Да его даже митрополит Варфоломей Сергеем Васильевичем зовёт!

– Но ты же не митрополит, – спокойно возразил ему Анатолий. – А пришедшие в единонадесятый час получают от Господа ту же награду, что и пришедшие в первый.

– Зануда! – ещё раз махнул на него рукой Владимир и пошёл в сторону Троицкого собора лавры.

А Анатолий с Василием пошли на экзамен.

...Анатолию нравилось учиться в семинарии. Троице-Сергиева лавра поразила деревенского юношу величием своих храмов, других строений. Хотя все это и нуждалось в серьёзных восстановительных работах, но не лишилось былого великолепия. Молодому человеку нравились новые слова, которые он узнавал во время учёбы и своему другу Василию Подлесных сказал, что лавра произвела на него неизгладимое впечатление «своей сакраментальностью».

Анатолий очень тонко чувствовал духовный мир. Это чувство, во многом интуитивное, было ему присуще с детства. Когда он в первый раз подошёл к мощам преподобного Сергия Радонежского в Троицком соборе лавры, то почувствовал особое присутствие святого. Как будто он рядом с ним, и можно с ним поговорить, как...

Юноша как-то потом задумался, как с кем поговорил бы с преподобным. Как с отцом? Но с отцом они никогда не говорили о таких вещах, о каких он хотел бы поговорить со святым. Как с другом Василием? Но с преподобным не будешь говорить так запросто. И, наконец, в его голове появилось подходящее сравнение – как с отцом Вениамином.

Архимандрит Вениамин (в миру Виктор Дмитриевич Милов) до революции учившийся в Казанской духовной академии, не смог её окончить в силу тех перемен, которые принесли в Россию события, связанные с октябрем 1917 года. Но в 1922 году ему удалось окончить со степенью кандидата богословия неофициально действовавшую Московскую духовную академию. В апреле 1920 года в Даниловом монастыре Москвы состоялся его монашеский постриг; уже в 1923 году он стал архимандритом и наместником Покровского монастыря в Москве. Неоднократно арестовывался, был в заключении – в 1929-1932 и в 1939-1946 годах.

15 июня 1946 года его освободили, и уже с июля того же года он стал жить в Троице-Сергиевой лавре. В этом же году начал преподавать в академии и семинарии. В 1947 году стал доцентом, в 1948 году защитил магистерскую диссертацию и два года был профессором и инспектором Московских духовных школ. Интересна тема магистерской диссертации, избранная священником, пережившим столько гонений: «Божественная любовь по учению Библии и Православной Церкви (Опыт раскрытия нравственной стороны православно-христианского догмата веры из начала любви)». С 1949 по 1954 годы вновь был в ссылке, а почти сразу после неё Священный Синод избрал его епископом Саратовским и Балашовским. Архиерейское служение епископа Вениамина было недолгим. Но 12 июня того же года определением судебной коллегии Верховного суда РСФСР он был реабилитирован «за отсутствием состава преступления». А всего через несколько месяцев – 2 августа – епископ Вениамин скончался. Многие из прихожан Саратовской епархии были уверены в его святости.

Анатолий недолго имел возможность общения с отцом Вениамином: юноша поступил в семинарию в сентябре 1948 года, а 10 февраля 1949 года архимандрита уже вновь арестовали. Но и за это непродолжительное время священник оставил в душе молодого человека неизгладимое впечатление. Он преподавал в первом классе семинарии церковно-славянский язык, и Анатолий за какие-то месяцы овладел этим, до этого непонятным ему языком, как русским. Бывали моменты, когда душу юноши охватывала тоска: в его недолгой жизни уже было немало испытаний, а будущее казалось таким неопределенным... Но стоило ему посмотреть в большие добрые голубые глаза отца Вениамина, как приходило успокоение. Впрочем, в глаза кому-то архимандрит избегал смотреть, он всегда опускал взгляд вниз.

Должность инспектора, казалось, тяготила отца Вениамина. Она предполагает, что тот, кто её исполняет, должен следить за дисциплиной семинаристов, наказывать их за провинности. Для бесед с провинившимися он приходил вечером в их общую комнату. Садился на скамейку (стульев не было – время бедное). Терпеливо ждал, когда семинаристы поужинают, прочитают вечерние молитвы, и только потом начинал говорить. Но строгости в его словах не было никакой.

Семинария тогда располагалась в части бывшего дворца императрицы Елизаветы. Всенощное бдение служили в одном из залов, который называли «чертоги». Владимир Пашков, как убежденный либерал, во время помазания на всенощной бдении не целовал руку отца Вениамина. «Лишнее» – с усмешкой говорил он возмущённым сокурсникам. Но когда Володя трижды так сделал, то инспектор после службы подошёл к нему и поцеловал его руку...

– Это удивительно было видеть, как инспектор целует руку у воспитанника. И этим смирением все сказано! Ты должен смириться и, как положено по нашему православному чину, целовать руку священнику, когда принимаешь от него помазание, – горячо говорил Владимиру Анатолий.

Но тот отмахнулся:

– Полно тебе! Просто чудной он.

А через несколько месяцев отца Вениамина арестовали. Многие преподаватели семинарии нравились Анатолию - протоиерей Александр Ветелев, Николай Иванович Муравьёв, Николай Петрович Доктусов, священник Дмитрий Боголюбов, Николай Иванович Аксёнов. Нравился ему и отец Сергий Савинский, на экзамен к которому так страшились идти другие семинаристы. Но такого впечатления как отец Вениамин в его душе не оставил ни один из них.

 

...Митрополит Новосибирский и Барнаульский Варфоломей (в миру Сергей Дмитриевич Городцов) в то время нередко приезжал в Московские духовные школы. Во время таких приездов патриарх Алексий Первый предоставлял ему для проживания свои покои в лавре. Во время приезда на Светлой седмице 1951 года старцу митрополиту оставалось всего несколько месяцев до 85-летия.

Его жизненный путь был сложным. В 1890 году С. Д. Городцов окончил Санкт-Петербургскую духовную академию со степенью кандидата богословия. После вступления в брак в 1892 году был рукоположен в сан священника. Служил в Грузии. В 1914 году подготовил к печати магистерскую диссертацию. В годы Гражданской войны овдовел. В 1923 году был арестован и выслан в Уфу на пять лет. После пересмотра дела в Москве 5 октября 1924 года его отправили в Соловецкий лагерь особого назначения на два года. В 1926 году был выслан в Сибирь; 1 января 1930 года - в город Богучар Воронежской области, где находился до конца 1933 года.

31 мая 1942 года после пострига в монашество с именем Варфоломей был рукоположен в сан епископа Можайского, викария Московской епархии. На следующий день возведён в сан архиепископа. В ноябре 1942 года назначен архиепископом Ульяновским, 26 июля 1943 года архиепископом Новосибирским и Барнаульским. В 1949 году был возведён в сан митрополита, избран почётным членом Московской духовной академии. В 1951 году за совокупность научных трудов удостоен степени доктора богословия.

...Во время приездов в лавру митрополит Варфоломей если сам не служил, то во время богослужений молился в Троицком соборе. Найти его было непросто: он стоял в простом подряснике, без панагии, затерявшийся в толпе старушек. Но Владимиру Пашкова не составило труда найти архиерея. Для убедительности он привёл с собой трёх семинаристов - более сговорчивых, чем Анатолий и Василий. Все они слёзно просили митрополита помочь им сдать экзамен у отца Сергия.

Тот улыбнулся, но согласился пойти с ними на экзамен. Радостные семинаристы вели старца архиерея под руки в класс, где проходил экзамен, на четыре голоса распевая пасхальное песнопение «Ангел вопияше Благодатней».

Анатолий уже сдал экзамен, а вот многих его сокурсников присутствие митрополита спасло от «двойки». Видя, что тот или иной семинарист близок к получению неудовлетворительной оценки, архиерей говорил: «Сергей Васильевич, да будет с него!» и махал рукой для убедительности. И недовольному отцу Сергию ничего не оставалось, как с миром отпустить плохо отвечавшего семинариста...

 

– Видели? – торжествующе спросил Владимир Василия и Анатолия после экзамена. – Всё получилось у меня так, как я и запланировал.

Но в этот раз Анатолий только махнул ему в ответ рукой... Он считал, что нельзя злоупотреблять добротой архиерея. А Василий, которого присутствие митрополита избавило от «двойки» промолчал – ему сложно было найти подходящие слова в такой ситуации.

 

Разговор друзей

Время обучения в семинарии стало для Анатолия особым периодом в его жизни. Он словно вошёл в новый мир, доселе неведомый; мир, поражающий своей глубиной. Для практического деревенского мальчика до какого-то момента все казалось простым и понятным. А теперь он погружался в какие-то глубины неизведанного, которые раньше не мог себе представить.

Приходя в храм на службу, он старался встать где-то в сторонке, чтобы никому не мешать. Ему не нужно было закрывать глаза для погружения в молитву, во время которой юноша не видел ничего вокруг. Длинные службы казались ему пролетающими за мгновение, потому что в эти моменты он не замечал хода времени.

Наступил 1952 год, летом которого Анатолию предстояло окончить семинарию. В характеристике, подготовленной на него семинарским начальством, говорилось: «Родом из Калининской области. Сын крестьянина. Холост. Здоров. Уравновешен, спокоен, выдержан, дисциплинирован. Склонен к уединению, замкнутости. Способности хорошие. Усердие и прилежание отличное. Проявил интерес к богословским наукам и богослужению. Внутренне чист и целомудрен, хотя несколько и самолюбив. Религиозная настроенность искренняя и глубокая. Любит Церковь. Хотя и способен учиться в академии, но предпочитает принять сан и определиться на приход, по его словам "бедный и заброшенный". Может быть рекомендован для пастырского служения».

Во время учебы Анатолия в семинарии, государственно-церковные отношения в Советском Союзе, которые можно было назвать тёплыми только в сравнении с предшествовавшим периодом гонений, вновь начали охладевать. Уже с 1948 года – года поступления его в семинарию – со страниц «Журнала Московской патриархии» исчезли сообщения о строительстве новых храмов. Но и до этого факты нового строительства церквей были единичными. Начиная с 1950 года, сокращается численность духовенства. В основном это было связано с тем, что на место выбывших по здоровью или возрасту власти под разными предлогами запрещали рукополагать новых. Сокращалось и число приходов. Начиная с 1949 года постепенно были прекращены богослужения вне стен храмов, отменены крестные ходы, кроме Пасхальных. В 1950 году по рекомендации Совета по делам Русской православной церкви был издан указ о пострижении в монашество только с разрешения патриарха. Начали призывать в армию учащихся духовных школ, не имеющих священного сана.

У Анатолия несколько братьев погибли в войну, поэтому призыв ему не грозил. А вот как стать монахом после издания такого патриаршего указа, он не знал. Другого же пути в жизни юноша для себя не видел.

– Если бы мне встретиться со Святейшим, то я бы его убедил, что меня можно постричь в монашество, – поделился он как-то сокровенными мыслями со своим другом Василием Подлесных.

– Он не пойдёт против власти, – задумчиво ответил Василий. – Скажет, что ты ещё очень молод, что монашество это выбор зрелых людей.

– Но я не хочу жениться! – категорично заявил Анатолий.

– А кто тебя заставит? Скажет: побудь псаломщиком лет до сорока, потом примешь постриг, если не передумаешь.

Мысль о том, что в ожидании рукоположения в священный сан нужно прожить почти столько же, сколько он уже прожил, показалась Анатолию ужасной.

– Но я хочу служить! – твёрдо сказал он. – Разве нет другого выхода?

– Выход может и есть, – задумался Василий. – Но он сопряжён с большим риском.

– Говори! – глаза Анатолия загорелись.

– Если найдётся архиерей, который рукоположит тебя в священный сан без вступления в брак, то ты будешь целибатом. То есть жениться все равно не сможешь, поэтому причин запрещать твой монашеский постриг у властей не будет.

– А в чём риск?

– Риск в том, что уполномоченный санкции на такое рукоположение не даст. Семинарское начальство тоже. То есть архиерей, который примет такое решение и ты сам пойдёте поперёк и церковного и светского начальства.

– Так разве есть такой архиерей? – глаза Анатолия только что горевшие, потухли.

– Думаю, что есть, – ответил Василий.

– И кто он?

– В Ярославле служит архиепископ Димитрий. Он в 1947 году рукоположил в диакона семнадцатилетнего парня, а через два дня постриг его в монахи.

– Как такое может быть?

– Не знаю, но уже в 1949 году владыка Димитрий рукоположил его в иеромонаха. Он несколько лет послужил на приходе, а в этом году архиерей перевёл его в кафедральный собор, назначил ключарём и своим секретарём.

Глаза Анатолия вновь загорелись.

– А кто такой владыка Димитрий? – спросил он.

– Ему уже семьдесят лет. До революции он был на светской работе юриста. В 1917 году участвовал в Поместном соборе. В 1919 году патриарх Тихон рукоположил его в сан священника. До 1942 года в этом сане он служил в Ярославле. В 1943 году принял монашеский постриг, его рукоположили в сан епископа. Был викарием Московской епархии, потом правящим Ульяновским, затем Рязанским, а в 1947 году стал Ярославским. В 1945 году возведён в сан архиепископа.

– Откуда ты так про него всё хорошо знаешь? – подозрительно посмотрел на друга Анатолий.

– У меня тоже есть мысли, схожие с твоими, – признался тот.

– Здорово! А если ему сейчас семьдесят – он, получается, что монашеский постриг принял уже в возрасте хорошо за шестьдесят. Он был женат?

– Да, но овдовел ещё в 1938 году.

– А почему он тогда поддерживает молодых людей, желающих стать монахами?

– Сложно сказать, но он же не массово это делает; видимо, промысл Божий.

– А как зовут того иеромонаха, про которого ты говорил?

– Отец Никодим.

– И он в семнадцать лет стал монахом и диаконом, и всё прошло гладко?

– Нет: это ему трудно далось. Родные были против, отец у него партийный. Первые годы ему пришлось всё скрывать.

– Но я не хочу скрывать ничего! – горячо заявил Анатолий.

– А тебе от кого скрывать?

– Но ты сказал, что могут быть неприятности...

– Могут, потому что при нормальном течении дел нужно согласие и нашего семинарского начальства, и уполномоченного, а они его на целибатное рукоположение не дадут.

– А чем это грозит?

– У архиерея могут быть неприятности. А тебе могут не выдать диплом.

Анатолий задумался.

– А ты тоже поедешь к нему? – спросил он.

Василий утвердительно кивнул:

– Поедем к нему вместе?

– Да.

Диаконская хиротония

Друзья не стали откладывать поездку в Ярославль. Ещё не закончились Рождественские каникулы, поэтому буквально на следующий день они приехали в Ярославское епархиальное управление. В то время оно располагалось в деревянном двухэтажном доме на улице Подосёновской. Дом был с высокими окнами, украшенными резными наличниками и, по тем временам, мог считаться «шикарным».

Архиепископ Дмитрий принял их приветливо. Это был уже старый архиерей, с большой седой бородой. В молодости он мечтал о карьере оперного артиста, но в 1905 году был сильно избит во время демонстрации и на нервной почве потерял голос. Боли в почках после этого события остались на всю жизнь. Но определённая артистичность в поведении сохранилась, как напоминание о юношеской мечте – актерский и ораторский таланты, органично ему присущие, не могли не проявляться. Так как она были естественной, в ней не было ничего наигранного, то она невольно располагала к нему собеседников. Прекрасный проповедник, в годы Великой Отечественной войны архиепископ Дмитрий, а в то время протоиерей Владимир, проводил большую работу в поддержку фронта – помимо разъяснений в проповедях и частных беседах, это был сбор средств и вещей для нужд действующей армии. Это встретило одобрение и на государственном и на церковном уровне. Он был награжден медалью «За доблестный труд в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг.», призван к архиерейскому служению. После смерти патриарха Сергия, его отношения с новым патриархом Алексием I оказались менее тёплыми, что не мешало архиепископу Димитрию достаточно уверенно чувствовать себя в тех епархиях, назначения в которые получал. Ярославль он любил – с ним было связано его священническое служение. Перевели его сюда в 1947 году, на основании личного прошения. В Ярославле архиепископ Дмитрий занимался упорядочением финансового положения епархии, чем нажил себе немало недоброжелателей, в том числе среди духовенства, организовал реставрацию Феодоровского кафедрального собора.

Когда семинаристы вошли в кабинет архиерея, он встал, опираясь на палку и каждого из них благословил, внимательно глядя им в глаза.

– Значит, мечтаете о монашестве, – задумчиво сказал архиепископ, выслушав их сбивчивые от волнения рассказы. – Это доброе дело. Но и сложный путь, каждого желающего вступить на который в любое время человеческой истории, при любых внешних обстоятельствах, будут ждать свои искушения. Нужно соразмерить свои силы. Сейчас я болен, а приезжайте ко мне в Пасхальные каникулы. И, если Бог благословит, то ваш жизненный путь во время вашего следующего приезда в Ярославль и определится.

Следующий приезд семинаристов пришелся на Страстную седмицу. Архиерей поручил их заботам эконома и казначея Ярославского архиерейского дома архимандрита Исайи и своего личного секретаря иеромонаха Никодима. Отец Авель был уже достаточно старый человек, приближавшийся к своему семидесятилетию. Но священником он стал недавно – в 1947 году. До этого свыше сорока лет он трудился на речном транспорте. Семинаристам он не был интересен: такой жизненный путь они для себя не желали – получить возможность служить Церкви только на старости лет. А вот иеромонах Никодим, их ровесник – всего на полгода старше Анатолия – о котором они знали только по слухам, интересовал их необычайно. Как так могло получиться, что юноша стал монахом, священником, а теперь и получил официальное положение в епархии?

Но отец Никодим, хотя и был с ними доброжелателен, к каким-то рассказам о себе не был расположен, а они не смели задавать прямых вопросов. Из-за того, что за последние два года иеромонах располнел, отрастил большую бороду, он казался намного старше своих лет, и семинаристы не могли воспринимать его как ровесника. Особую же границу между ними создавало то служение, которое он нёс в епархии. Их удивляло, как он мог найти нужные слова каждому из старых протоиереев в Феодоровском кафедральном соборе Ярославля, а то, что это люди со сложными характерами, было видно невооружённым взглядом.

«Интересно: получилось ли бы у меня так?» – думал Анатолий.

Архимандрит Исайя и иеромонах Никодим строго постились в дни Страстной седмицы. Семинаристов они кормили вместе с собой. Хотя молодые люди и привыкли к ограничениям, но в силу нервного напряжения, связанного с ожиданием судьбоносного момента в их жизни, скудное питание было недостаточным для их организмов, в силу чего эти дни поста казались им особенно тяжелыми. Архиепископ Димитрий встретился с ними только один раз.

– Молитесь, если есть воля Божия, то на Светлой седмице я вас рукоположу, – сказал он им.

Но в праздник Пасхи Христовой архиерею неожиданно стало плохо во время ночного богослужения. С трудом завершив службу, он слёг. Василий уехал в лавру, а Анатолий остался.

– Вера Ивановна, как владыка? – спросил он в понедельник выходившую из комнаты архиепископа Димитрия врача.

– Неважно, – сухо ответила та.

– А когда он встанет?

– Ну, вставать-то он и сейчас может, – улыбнулась врач. – А ты чего так переживаешь?

– Он обещал меня рукоположить на этой неделе…

– Не знаю, сможет ли он служить так быстро, – задумалась доктор. – Если так переживаешь, спроси меня в четверг.

Однако Анатолий подходил к ней и во вторник, и в среду. Её резкость ничуть его не пугала. И его радости не было предела, когда в четверг он вместо слов «я же сказала в четверг подойти, а сегодня какой день» услышал: «Да, завтра он сможет служить».

В пятницу Светлой седмицы Православная Церковь совершает празднование иконы Божией Матери «Живоносный Источник». Архиепископ Димитрий в этот день служил Литургию в Никольском приделе Феодоровского собора. Перед началом богослужения он совершил хиротессии Анатолия в чтеца и в иподиакона.

Во время посвящения в чтеца почему-то не оказалось маленькой фелони, которую надевают на посвящаемого.

– Несите священническую фелонь, – распорядился архиерей.

Затем он открыл книгу «Апостол» и протянул Анатолию:

– Читай.

– «Братие, Христос же пришед, Архиерей грядущих благ», – начал читать юноша.

– Апостол пророчествует, что ты будешь архиереем, – вполголоса сказал стоявший рядом отец Никодим, и Анатолий услышал его слова.

За этой литургией совершилась его диаконская хиротония. Он был рукоположен, не вступив в брак, ему был открыт путь к монашеству.

Архимандрит Исайя и иеромонах Никодим поздравили его с принятием священного сана, при этом отец Никодим начал пространно рассказывать, каким должен быть православный священнослужитель, как он должен проходить своё служение.

А архиепископ Димитрий сказал:

– Желание твоего сердца исполнилось сегодня, дорогой отец Анатолий. Где бы ты хотел служить?

– Здесь! – горячо воскликнул диакон.

– Это невозможно, – улыбнулся архиерей. – У нас обоих будут неприятности из-за того, что свершилось сегодня, и то, что я проболел пять дней, а ты мучился ожиданием лишь часть этого. Но свершилось то, что должно было свершиться, Господь призвал тебя на пастырское служение, причём так, чтобы ты свою юность, свойственные ей стремления влюбиться, создать семью, принёс как дар на алтарь Божий. Мы исполнили сейчас то, что должны были исполнить. А сейчас возвращайся в лавру, сдавай экзамены, тебе нужно окончить семинарию.

– А где же мне служить? – чуть не плача спросил молодой диакон.

– Я дам тебе рекомендательное письмо Новосибирскому митрополиту владыке Варфоломею. Ты ведь знаешь его по семинарии?

– Да.

– Ну, значит, знаешь и то, что это в высшей степени достойный архипастырь. Сегодня тебе оформим документы, завтра и послезавтра послужишь у нас, а в воскресенье после Литургии поедешь в лавру.

И архиепископ Димитрий улыбнулся растерянному диакону и благословил его.

Священник

… Диакон Анатолий задержался в Ярославле немного дольше, чем планировалось изначально – Вера Ивановна, показавшаяся такой строгой при первой встрече, дала ему справку, что он болел гриппом с 23 апреля по 1 мая, что позволило ему послужить в Феодоровском соборе Ярославля и пообщаться со ставшими дорогими ему сердцу архиепископом Димитрием и его помощниками ещё несколько дней.

– Пока не говори о том, что ты диакон: нужно сначала окончить семинарию, – сказал ему архиерей на прощание.

Юноше сложно было скрывать то, что переполняло его радостью, но, несмотря на молодость, он понимал, что не всегда всё нужно говорить сразу.

Он вернулся к учёбе, начал готовиться к выпуску. Написал прошение, что изъявляет искреннее желание встать на стезю пастырского служения, но пока не определился в какую епархию ему ехать. При мысли о переезде в Новосибирск появлялось какое-то тоскливое ощущение. «Так далеко буду от мамы», – грустно думал молодой священнослужитель.

Как-то он молился в Троицком соборе, чтобы Господь Сам указал ему, как поступить. А когда вышел из него, то буквально натолкнулся на какого-то грузного священника лет сорока, который вдруг без каких-либо вводных слов неожиданно резко спросил его:

– А ты когда семинарию оканчиваешь?

– В этом году, а что? – растерялся молодой человек.

– Решил куда поедешь служить?

– Пока нет. Хотелось бы в Ярославль, но там не получается…

– Ярославль! – презрительно передразнил его священник. – И город дурацкий, и архиерей там уже старый. А ты приезжай лучше в Иваново. У нас владыка ещё сильный.

– Иваново… А где это? – растерянно спросил отец Анатолий.

Священник посмотрел на него с таким презрением, как будто он не знал, где находится столица мира.

– В ста километрах всего от твоего разлюбезного Ярославля. Кстати, он до 1936 года в Ивановскую промышленную область входил, так что захолустный городишко, не то что Иваново. У нас одни фабрики чего стоят, не говоря про заводы! Вот тебе адрес Ивановского епархиального управления, приезжай.

И он буквально силой сунул в руку юноши листок бумаги.

– Так, а что я скажу, если приеду? – молодому диакону казалось, что всё это происходит не с ним – настолько неожиданно было появление этого непосредственного священника.

– Скажешь, что отец Николай Корякин тебя направил, – покровительственно ответил ему тот.

 

…Перед тем, как окончательно на что-то решиться отец Анатолий несколько дней напряженно думал. Затем опять пошёл в Троицкий собор. Здесь, у мощей преподобного Сергия, его чувства и мысли упорядочивались, и нужное решение всегда приходило само собой. Это не казалось каким-то чудом: всё происходило так, как будто так и должно было бы быть в любом случае.

Народ пел акафист преподобному. А юный диакон встал за колонну и обратился к Богу: «Господи! Куда же мне ехать? В Новосибирскую или в Ивановскую?»

Он закрыл глаза… При мысли о Новосибирске сердце тоскливо сжималось, подступало всё нараставшее чувство непонятной тревоги. Но стоило подумать про Иваново, как на душе наступало успокоение, сердце как будто радостно встрепенется, как в ожидании чего-то хорошего… «Ни там, ни там я не был, – думал юноша, – но буду послушен голосу своего сердца – видимо, велению Божию…»

Написал прошение, чтобы ему выдали необходимые документы из личного дела, и поехал в Иваново.

Город показался отцу Анатолию вовсе не таким прекрасным, как его расписывал отец Николай. Из всех советских городов он был, наверное, самым советским, и это как будто чувствовалось даже в атмосфере. Попов здесь не любили и не уважали. Но тонко чувствующего   незаметные для многих вещи юношу, это почему-то совсем не смутило – ему казалось, что он прибыл туда, куда Сам Господь определил ему быть. «В конце концов, Иона же боялся ехать в Ниневию, когда Бог повелел ему предупредить её жителей, что если они не покаются, то все погибнут. И когда он попытался убежать от призвания, то Господь доставил его туда во чреве морского зверя. Так что от Бога и от своего призвания нигде не спрячешься. А меня же тем более никто не заставляет обличать их в грехах», – успокаивал он себя, вглядываясь в недоброжелательные лица ивановцев, когда шёл от железнодорожного вокзала в епархиальное управление.

Ивановское епархиальное управление в то время располагалось в добротном деревянном доме на улице Мельничной. В отличие от ярославского в здании был только один этаж.

Епископ Венедикт принял выпускника Московской духовной семинарии в тот же день. Анатолий всё ему рассказал о себе: и о детстве, и о том, как пришёл к вере, и о своем стремлении к монашеству, и о своей диаконской хиротонии.

Архиерей задумался. Да, то, на что решился архиепископ Димитрий, действительно давало Анатолию возможность вступить на стезю пастырского служения, оставшись безбрачным, и на порядок облегчало решение вопроса с его монашеским постригом. Но в то же время было много сложностей с Советом по делам Русской православной церкви и его уполномоченными по Московской, Ярославской и Ивановской областями, не говоря уже про патриархию… Епископ Венедикт посмотрел на юношу, и тот показался ему слишком хрупким, чтобы посвящать его в то, что предстоит решить.

– Я попробую это уладить, – только и сказал он.

Епископ Венедикт показался молодому диакону очень строгим по сравнению с архиепископом Димитрием. Но он сумел все уладить, хотя это и заняло больше полугода, и стоило ему много сил и нервов. Именно, то, что такое количество разных региональных уполномоченных оказалось в этом вопросе переплетено в один клубок, и помогло в итоге свести его «на нет».   Вывели так, что ни один из них не ответственен за целибатное рукоположение: в Иваново он уже приехал целибатом, в Ярославле его не приняли на служение, а раз нет назначения, то нет регистрации, а, соответственно, нет и проблемы. А в Московской области провели разбирательство, в переписке по этому вопросу оказались задействованы и ректор семинарии, и патриархия. Но семинарию целибатный диакон уже окончил, из региона уехал, поэтому перепиской всё и ограничилось.

При этом решившийся принять в свою епархию молодого диакона, несмотря на все эти разбирательства архиерей не стал откладывать хиротонию Анатолия в сан священника и его назначение на приход. Уже 29 июня диакон Анатолий был рукоположен в иерея и назначен настоятелем Воскресенского храма села Толпыгино Приволжского района Ивановской области.

За несколько дней о хиротонии архиепископ Димитрий прислал епископу Венедикту письмо: «Ваше Преосвященство, Преосвященнейший и дорогой Владыко! Прежде всего приношу Вам глубокую свою благодарность, что призрели "единого от малых" – юношу благочестивого и для великого дела пастырства вполне подготовленного Анатолия (Щурова), который мною и рукоположен уже в пятницу Светлой Недели в г. Ярославле во диакона. Прошу Вас, дорогой Владыко, принять от моего недостоинства самые искренние пожелания спасения и всякого благополучия. Простите, что пишу плохо, наспех. Помолитесь за меня грешного! Сердечно Ваш недостойный Димитрий, архиепископ Ярославский и Ростовский».

В этом письме было интересно то, что фамилию Анатолия архиепископ написал в скобках – как это пишется о монашествующих. Это было не ошибкой, а скрытым знаком епископу Венедикту, что он ходатайствует о постриге в монашество этого юного диакона. Тот это понял, но сказал ставшему священником отцу Анатолию: «С постригом мы торопиться не будем. Пусть всё уляжется. Года через два-три, думаю, что и это состоится. А пока служи на приходе».

Отец Анатолий осознавал, на какой тяжелый путь он вступил, но сердце его радостно трепетало: всё, о чём он мечтал, осуществилось.

 

Молодой иеромонах

 

Приезд в Толпыгино

После непродолжительной практики в Преображенском кафедральном соборе в г. Иваново отец Анатолий должен быть ехать на приход в село Толпыгино, в который получил назначение. Деревенская жизнь была ему хорошо знакома, но одно дело жить в деревне в качестве обычного деревенского парня и совсем другое в качестве священника. Ему было как-то не по себе ехать в это незнакомое место одному. И тот же отец Николай Корякин, который порекомендовал ему в своё время поехать в Иваново, посоветовал ему пригласить с собой на приход монахиню Нину. Это была сухонькая женщина хорошо за пятьдесят, недавно вернувшаяся из ссылки.

– Ей всё равно некуда податься, а тебе с ней не страшно будет – бывшие ссыльные они народ бойкий, – сказал ему отец Николай, когда он после окончания службы поделился с ним своими опасениями. И тут же выглянув из алтаря воскликнул: – Да на ловца и зверь бежит, вон и она. Нина, иди сюда!

Монахиня послушно подошла к солее.

– Ты говорила мне, что хотела бы на какой-то сельский приход уехать, чтобы не на виду быть? – спросил её священник. Он успевал одновременно и говорить и идти к солее, и тянуть за собой за рукав рясы растерянного отца Анатолия.

– Да, батюшка, – тихо ответила та.

Она держалась скромно, и этим понравилась отцу Анатолию.

– Тогда поезжай с Анатолием в Толпыгино, ему через несколько дней там надо начинать служить, а он молодой ещё, деревенские одного его заклюют.

Монахиня изучающе посмотрела на молодого настоятеля и также тихо сказала:

– А сам-то он хочет ли, чтобы я с ним ехала?

– Да, матушка, – сразу ответил отец Анатолий.

– Тогда я не против: в городе слишком много тех, кто за мной следит.

– А чего за тобой следить? Или ты контрреволюцию какую задумала? – громко засмеялся отец Николай.

– Ничего я такого никогда не задумывала. А то, что в ссылку попала, так ещё апостол предупреждал нас, что все желающие жить благочестиво о Христе Иисусе будут гонимы.

«И Писание знает», – довольно отметил про себя отец Анатолий.

 

Через три дня они поехали в Толпыгино. Монахиня Нина сказала, что хорошо знает, где это: нужно доехать до Фурманова, а там пешком рукой подать. Хотя надо было за Фурманов проехать ещё километров десять в сторону Приволжска и попросить водителя автобуса остановить. Тогда действительно было бы недалеко идти, хотя и километр по деревенской грязи то ещё удовольствие. А так для первого посещения Толпыгино им пришлось пройти больше десяти километров. К храму они подошли уже порядком уставшие. Их неприятно поразила развалившаяся ограда вокруг него, внутри которой были неухоженные могилы деревенского кладбища, в углу которого стоял какой-то плохонький домишко.

У входа в церковь их ждала Евдокия – местная жительница лет шестидесяти, которая торговала в храме свечами.

– Благословите, батюшка, – сказала она, подойдя к отцу Анатолию, который надел рясу перед тем, как им войти в деревню.

А когда он её благословил, то с деревенской непосредственностью воскликнула:

– А молоденький-то какой! Женатый?

– Нет, – смущённо ответил священник.

– Девки наши деревенские тебе прохода не дадут, – засмеялась та.

- Не смущай батюшку, – строго сказала монахиня Нина до того молчавшая.

– А ты кто такая? – повернулась к ней Евдокия, бесцеремонно разглядывая с головы до пят женщину в длинной чёрной одежде, у которой даже чёрный платок был повязан так, чтобы полностью закрывать лоб.

– Это монахиня Нина, она будет мне помогать, – ответил за неё настоятель.

– Монахиня? Ну, ну, – одновременно недоверчиво и недовольно ответила продавщица свечей.

– А старосту мы сейчас сможем увидеть? – спросил отец Анатолий.

– Павла Ивановича? Нет, конечно. Он только, когда службы приезжает, чтобы выручку забрать. Он так-то в Приволжске живёт.

Настоятеля эти сведения неприятно удивили, но внешне это никак не проявилось.

– А кто нам храм покажет? – спросил он.

– Так я и покажу, – бойко ответила Евдокия. – Заходите.

Они вошли в храм. Его несколько раз ненадолго закрывали, потом вновь открывали. Сильных разрушений в нем не было, сохранился иконостас, но все было как-то грязно и неухоженно.

– Мне сказали, что есть церковный дом, – стараясь ничем не выдать свои эмоции сказал настоятель.

– Есть, так вы же мимо него сюда шли, – бойко ответила Евдокия. – Вот вам ключи от него, а мне пока некогда: свиней надо кормить. Свиньи они важней всего, без них никуда!

– Это кому как. Даже чая не предложила, не очень они похоже здесь любят священников, – тихо сказала монахиня.

Она и не догадывалась, до какой степени была права. Один из предыдущих настоятелей жил очень скудно – люди боялись прийти в церковь во время гонений, содержать её и жить священнику было совершенно не на что. Он в прямом смысле нередко голодал, иногда от голода его качало, он падал в голодные обмороки. А деревенские смеялись: «Смотрите: поп опять напился!»

Настоятель с монахиней зашли в дом, ещё более грязный и неубранный, чем храм. В нем была одна комната около шестнадцати квадратных метров и небольшая кухонька. Только одна кровать и матрас, ни подушки, ни одеяла.

– Вы ложитесь, матушка, на кровати, а я на полу на кухне, – сказал отец Анатолий.

Но монахиня категорически не согласилась:

– Ещё чего не хватало! Я ко всякому привыкла, а вам нужны силы – здесь нужно не просто выжить, а восстановить этот храм, создать при нем полноценный приход.

– А как же вы на полу? – молодому настоятелю было очень неудобно.

– А я и не буду на полу, – усмехнулась мать Нина.

За какие-то полчаса она из каких-то ведёрок, досок и тряпок соорудила себе на кухне импровизированное лежбище, выглядевшее более респектабельно, чем кровать священника.

– Теперь давайте посмотрим, работает ли печка, – сказала она. – Вы человек ещё молодой, ни о чём не думаете, а меня жизнь научила, что про бытовые вещи надо думать. Как знала, что нас здесь не покормят. И она достала из сумки пакет с картошкой, буханку хлеба, маленькую пачку чая и несколько кусков сахара.

Печка оказалась единственным, что в этом прогнившем, покосившемся на бок домишке было в приличном состоянии. Они её растопили, монахиня принялась готовить нехитрый ужин, а молодой настоятель сел на лавку и загрустил. «Как же я здесь буду жить?» – подумал он. Но молодость тем и хороша, что грустные мысли также легко и уходят, как приходят. Когда они поужинали, то ситуация уже не стала казаться отцу Анатолию столь безнадёжной. В этот день он сразу уснул, стоило ему лечь на кровать и укрыться подрясником. Утром же, когда священник проснулся, прочитал утренние молитвы, он чувствовал себя уже вполне готовым начать возрождать этот храм, который сегодня нравился ему уже намного больше, чем вчера.

 

Настоятель

Прошло около полугода. Отец Анатолий и монахиня Нина обустроились в Толпыгино. Прихожан было много, на службу приезжали и из Фурманова и из Приволжска. Многим было интересно, что вот такой молодой священник. О настоятеле стали говорить, какой он красивый, да какой строгий при этом; при передаче от одной кумушки к другой это обрастало дополнительными подробностями. Поэтому народа в храме становилось всё больше – немало было тех, кто просто из любопытства приезжали. Покупалось много свечей, подавалось записок, но никаких денег настоятель не видел. На каждую службу приезжал из Приволжска староста Павел Иванович. После её окончания он сгребал все деньги себе в сумку и увозил. Учёта прихода и расхода средств никакого не было, деньги исчезали неизвестно куда, а храм как был в запустении, так и оставался.

Между тем это было время, когда по «Положению об управлении Русской Православной Церкви» 1945 года настоятель прихода имел возможность распоряжения его финансово-хозяйственной деятельностью. Отец Анатолий, хотя был и молод, но имел достаточно внутренних сил для того, чтобы выступить против такого положения дел. Выступил прямо с амвона, не обвиняя прямо старосту в хищениях, сказал, что храм требует ухода, ремонта, а ничего этого не делается. Сколько в храме средств настоятель не знает. А между тем он отвечает за всё это. Такое положение дел терпимо больше быть не может, нужно выбрать другого старосту. Павел Иванович обиделся страшно:

– Да ноги моей больше здесь не будет, выбирайте кого хотите! – закричал он прямо во время проповеди.

И правда ушёл и больше не появлялся. Вместо него отец Анатолий предложил выбрать Александра Андреевича. Это был старик с белой окладистой бородой, который обаял его тем, что любил рассуждать о том, что в храме вот это надо бы сделать и вот это, будь он старостой – через месяц начались бы ремонтные работы. Однако на деле получилось все по-старому. Также после службы он все деньги сгребал в сумку, уносил домой. А когда настоятель спросил его, когда начнётся ремонт храма, ответил: «Моя дочь Вера Александровна экономистом работает на фабрике в Фурманове. Она грамотная, все посчитает правильно, на что нам рассчитывать в ремонте».

Отец Анатолий потерпел месяц, второй. А на третий месяц сменил и этого старосту и весь церковный совет – шли последние годы, когда это ещё можно было так просто сделать. Он уже хорошо знал прихожан, видел, на кого в чем можно рассчитывать. Старостой выбрали Сергея Фёдоровича Балябина. Это был простой деревенский мужик из Толпыгина, который не умел так красиво говорить как два его предшественника, не умел напускать на себя важный вид. Но зато ему и в страшном сне не приснилось бы, чтобы тратить на себя церковные деньги. И он уже не единолично ими распоряжался: церковный совет стал реально действующим органом из числа верующих людей, желающих, чтобы их храм вернул себе былую красоту. Даже тетю Дусю за свечным ящиком заменили, чем она была крайне недовольна.

В храме начались и внешние и внутренние ремонтные работы, начали чинить ограду, поправили и домик.

В то время в сельских храмах не служили всенощные бдения, но отец Анатолий начал их служить накануне каждой Литургии. Службы были не только в воскресные дни, и в двунадесятые и великие праздники, но и многие церковные праздники, в которые в деревенских храмах обычно не служат. Настоятель ввёл еженедельное чтение в храме акафиста Покрову Пресвятой Богородицы. Читал его на коленях, что тоже было необычным, и привлекало людей. Прихожан становились все больше. Многие из пришедших впервые из простого любопытства, видя искреннюю веру священника, начинали приходить ещё и ещё, открывая для себя православие.

На клиросе в первый месяц службы отца Анатолия в Толпыгино пела одна монахиня Нина, но буквально через год сформировался хор из молодых людей. Настоятель понимал, насколько красота совершения богослужения влияет на тех, кто делает в Церкви первые шаги. И хор он поддерживал. Кроме Нины появилась и вторая монахиня-уставщица – Анна, которой было около шестидесяти лет. Она когда-то была насельницей закрытого женского монастыря в Иваново, в советское время работала в разных организациях, а, выйдя на пенсию, захотела потрудиться при каком-нибудь храме.

В домике стало совсем тесно. Единственная небольшая комната была разделена занавеской на две половины, в одной жил молодой священник, во второй две пожилые монахини. Им даже отдельные кровати было негде поставить – пришлось сделать одну двухъярусную. Баню строить было нельзя, потому что домик стоял на кладбище, вокруг были одни могилы. Поэтому мыться приходилось в корыте в сарае.

Но отца Анатолия не смущали бытовые трудности. Он полюбил этот храм, его красоту, которая по мере проведения ремонтных работ все более проявлялась; его тишину в сравнении с соборами, на которые он посмотрел во время своих диаконской и священнической хиротония, и в которых не хотел бы служить ни в коем случае. Как-то настоятель сказал монахине Нине: «У меня такое ощущение, что я душой и телом прирос к этому месту...»

Сирень

Деревенские молодки заглядывались на отца Анатолия: поп, да ещё молодой, да ещё неженатый, да ещё красивый. Некоторые даже в церковь на службу приходили, пробовали глазками ему стрелять, но, поняв, что он их усилий даже не видит, обиделись и попытки оставили. Жил он в доме с какой-то старой монашкой, а потом с двумя; никуда без дела не ходил, поэтому как бы случайно встретиться с ним было практически невозможно. Однако одну из деревенских девок это не остановило.

Нюрка в свои двадцать лет уже была та ещё оторва. С кем только она уже не была – и с парнями, для которых стала первой, и с женатыми взрослыми мужиками, даже со старым Павлом Ивановичем пару раз встретилась во время его приездов из Приволжска. Говорили, что он обещал ей золотое колечко за это, а подарил серебряное – так ли это на самом деле никто кроме него и Нюрки не знал, а они об этом не рассказывали, но откуда-то слух прошёл. Так вот этой Нюрке и взбрело в голову соблазнить молодого попа. «Ни один мужик ещё передо мной не устоял, и этот не устоит» – заявила она подружкам.

План её был прост и, как ей казалось, в силу этого безупречен. Она планировала дождаться, когда старухи монашки куда-нибудь уйдут, поп останется дома один. Тогда девка влезет к нему в окно, и он падет, беспомощный перед её красотой.

Однако на практике план оказался не таким уж и безупречным. Однажды Нюрка увидела, что монашки куда-то пошли из дома, а отец Анатолий ходит по нему один. «Сменю платье», – подумала она. Побежала домой, все с себя скинула и натянула самое тонкое и прозрачное из своих платьев прямо на голое тело. «Теперь он точно мой!» – подумала она, когда подходя к церковному домику увидела, что и окно приоткрыто – как будто всё складывается так, чтобы её план стал реальностью. Девка она была шустрая, окна низкие – почти на земле. Нюрка легко запрыгнула в окно, для верности стянула с себя и тонкое платье, чтобы не оставить попу никаких шансов при виде её ослепительной наготы.

Только вот она не знала того, что монахини не ушли куда-то, а отходили буквально на десять минут за березовыми вениками, чтобы сделать уборку в доме. А отец Анатолий как раз за пять минут до того как девка запрыгнула в окно, зашёл в храм, и так её и не увидел.

Однако Нюрку увидели, как она потом жаловалась подругам «злобные монашки», которым увиденное почему-то крайне не понравилось. Они как раз занимались уборкой. Одна из них что было сил шлепнула её по толстой заднице мокрой тряпкой, а другая хватила по спине березовым веником. Девка взвыла и чуть не выскочила обратно в окно в чём мать родила, однако монахини заставили её перед этим надеть платье. Нюрка по секрету рассказала о своём позоре одной подруге, потом ещё под большим секретом второй; вскоре о случившемся знала вся деревня. Дошло это и до отца Анатолия, от которого монахини хотели скрыть происшествие. Он очень расстроился, долго переживал, а потом по периметру дома насадил сирень. Уже через пару лет влезть в окно дома было физически невозможно – так она разрослась. Да никто особенно и не пробовал после Нюркиного фиаско.

«Вот зачем мне эта внешняя красота, – раздраженно думал молодой священник. – Вот бы стать полным, как отец Никодим. И девки перестали бы обращать на меня внимание, и как настоятелю посолиднее не как мальчишка выглядеть». Стоило ему так подумать, как через несколько месяцев он начал резко полнеть. Монахиня Нина как-то спросила его, не заболел ли он, что так резко набрал вес – питание к этому не располагало. Тогда он поделился с ней своими мыслями. «Вот такой ответ я получил на мою молитву», – закончил он свой рассказ. Нина улыбнулась и сказала, что некоторым девкам и бабам наоборот нравятся толстые парни и мужики. Отец Анатолий задумался, ничего ей не ответил, но полнеть после этого перестал.

 

Изнанка духовного мира 

Отец Анатолий очень уважал монахиню Нину – за свою веру эта женщина прошла аресты, ссылки, и никакие испытания не заставили её отречься от Бога. Молодой священник часто расспрашивал, как у неё получилось справиться с этим, как она реагировала на конкретные угрозы, которых много было в её жизни. А монахиня Нина, обычно молчаливая, охотно ему рассказывала. Её готовность пострадать за веру не означала того, что она понимает, как устроен духовный мир, и один случай это наглядно показал.

Однажды она сказала отцу Анатолию:

– Вот атеисты говорят, что духовного мира не существует, а между тем есть способы, которые позволяют за границы этого мира выйти.

Глаза молодого священника загорелись. В тех условиях государственного атеизма ему, как и многим другим, казалось, что все связанное с религией находится по одну сторону – другую по сравнению с богоборчеством. В семинарии его не научили, что не всякая религия это хорошо. Дореволюционные профессора и доценты духовных академий, преподававшие ему, были сами воспитаны в позитивистском ключе. Мир тёмных духов казался им чем-то, связанным скорее с фольклором и этнографией, чем с реальностью. И на том, что религия может быть связана и с человеческими жертвоприношениями, и с ритуальными убийствами, и со многими другими действиями, обращёнными к миру демонов, они внимание семинаристов не заостряли. Возможно, считали, что и без этого им советская атеистическая пропаганда много плохого о религии расскажет; зачем ещё что-то добавлять. А места Ветхого Завета, где говорится о колдовстве и наказании за него изучались очень поверхностно.

Поэтому отец Анатолий с интересом отнёсся к предложению монахини Нины провести спиритический сеанс. Она сказала:

– Давайте вызовем дух Пушкина.

Открыла окно, так как по её мнению дух не мог пройти сквозь стену, сказала, что нужно сесть за стол, взяться за руки. Молодой священник не очень верил в эти манипуляции, ему было просто интересно, возможно сказывалась присущая молодости наивность.   Но когда блюдце на столе, стоявшее перед ними, завертелось, и он почувствовал реальное присутствие какого-то духа, то понял, что что-то плохое происходит сейчас.

«Заклинаю тебя Богом живым: скажи, кто ты», – обратился отец Анатолий к духу. И услышал в ответ: «Дьявол».

Он тут же прервал сеанс, начал молиться, и всё исчезло.

«Больше никогда не нужно так делать!» – сказал священник монахине. А она и сама поняла, что многого до этого не осознавала про религию, и духовный мир намного сложнее, чем ей казалось.

Отголоски этого события преследовали отца Анатолия несколько месяцев. Однажды, когда он лёг спать, то сквозь сон почувствовал, что кто-то целует его в губы. Он хотел вскочить, но всё тело его было как бы скованно какими-то невидимыми путами, «Господи, помоги!» – прошептал священник. И тут же смог открыть глаза и встать. В комнате никого не было, окно закрыто изнутри. Он выглянул на улицу и увидел похожее на козла рогатое существо, смотревшее прямо на него. Отец Анатолий перекрестил его, и существо исчезло.

На следующий день, когда он служил всенощное бдение в храме, к нему подошла больная женщина, про которую все говорили, что она бесноватая. «А я вчера к тебе приходил», – сказала она ему грубым мужским голосом, хотя обычно голос у неё был тонким и высоким.

Ещё через некоторое время как-то отец Анатолий забылся, к вечеру и в пятницу на ужин вместе со сладким чаем съел несколько кусков сыра. На следующий день та же больная во время всенощного бдения на весь храм закричала: «Поп называется: в пятницу сыр жрёт. А ещё монахом хочет стать!»

«Мне ещё так многому нужно учиться, – грустно подумал священник. – Как жаль, что сейчас не найти религиозную литературу».

А буквально через неделю ему принесли целый мешок дореволюционных книг по богословию, каким-то образом оказавшийся у одной старой прихожанки.

Священник начал их жадно читать. Этот интерес к новым знаниям он сохранил до старости. Прочитанное он рассказывал монахине Нине: использовал полученную информацию на проповедях. Так он не только приобщал к этому других людей, но и сам лучше понимал и запоминал содержание книг, раскрывавшие перед ним многое, о чём ему не говорили в семинарии. А то, что духовный мир опасен, в нём не только Бог и ангелы, но и падшие духи молодой священник и пожилая монахиня узнали опытным путём.

 

Монашеский постриг

Время шло, а владыка Венедикт не возвращался к вопросу о монашеском постриге отца Анатолия. А его попытки самого заговорить об этом останавливал: «Потерпи, ещё не время. Если ты хочешь быть монахом, то должен быть терпеливым». Так прошёл 1952 год, потом 1953, в феврале которого епископ Венедикт был возведён в сан архиепископа, заканчивался 1954. В этом году перед началом Рождественского поста архиерей вызвал отца Анатолия в епархиальное управление и сказал:

– Этим постом совершится твоё пострижение в мантию. 21 ноября я получил разрешение на твой постриг от Святейшего.

– А когда? – обрадовался молодой священник.

– Думаю, что в середине декабря. Надеюсь, ты понимаешь, что торжественный постриг в кафедральном соборе невозможен.

– А в Толпыгино? – с надеждой в голосе спросил отец Анатолий.

– Как ты себе это представляешь? Более того: из Толпыгино тебя придётся перевести.

Внутри у молодого настоятеля, успевшего полюбить свой приход, всё опустилось. Архиерей заметил это, и, улыбнувшись, добавил:

– Ненадолго. Мне же нужно обосновать твой постриг. Зачем на сельском приходе монах?

Отец Анатолий внимательно смотрел на него, ожидая разъяснений, и архиепископ Венедикт продолжил:

– Поскольку монастырей у нас нет, то я назначу тебя настоятелем Крестовой домовой церкви во имя преподобного Серафима Саровского в епархиальном управлении. Мне же может требоваться помощник. А через пару недель ты не справишься с этим послушанием, и я верну тебя на приход. Но уже в сане иеромонаха. Постриг состоится в Крестовой церкви во время всенощного бдения, которое я там совершу.

Молодой священник не раз видел, как торжественно проходят постриги в Троице-Сергиевой лавре. Он никогда не задумывался, как именно с внешней стороны пройдёт его пострижение, когда это станет возможным. Учитывая небольшую площадь домовой церкви, внешне оно имело определенные отличия от того, что он раньше видел, но весь чин был тот же самый.

Отца Анатолия очень волновало, каким будет его монашеское имя. Спросить архиерея заранее он не смел, чтобы не раздражить. А вдруг какое-то несуразное имя, а с ним всю жизнь жить? И когда он услышал, как архиепископ Венедикт произнёс «Амвросий», то его душа успокоилась – оно было благозвучным, житие святителя Амвросия Медиоланского священник хорошо знал ещё со времён учебы в семинарии.

Его постриг совершился вечером 17 декабря. На ночь иеромонах Амвросий остался молиться в маленьком Крестовом храме. Всю ночь, не смыкая глаз, он прилежно читал Псалтирь, Евангелие. Своими словами обращался к Создателю, прося Его благословения и помощи в прохождении монашеского служения.

Утром отец Амвросий сослужил архиепископу Венедикту во время Литургии в этом же храме.

Несмотря на то, что была суббота, документы о постриге и назначении настоятелем Крестового храма подготовили в этот же день.

– Не будем смущать прихожан в Толпыгино информацией об этом назначении, – сказал ему архиепископ Венедикт. – Скажем им, что ты на две недели уехал в отпуск, а к новому году вернёшься к ним. Но отпуск твой будет сопряжён с ежедневным служением здесь или в соборе утром и вечером и постоянной молитвой.

Всё так и было. Уже 31 декабря отец Амвросий вновь получил назначение в Толпыгино, а прихожане даже и не заметили, что их настоятеля сначала забрали от них, а потом вновь к ним назначили.

---